Для Гюго главный недостаток англоязычного мира заключался в том, что все его обитатели говорили по-английски: «В английской фразе как будто всегда плывет облако. Такое облако по-своему красиво. У Шекспира красота повсюду», – пишет он в предисловии к пьесам Шекспира, переведенным Франсуа-Виктором. Столкнувшись с таким лингвистическим дождиком, он укрывается под зонтиком из шутливых замечаний, и некоторые вовсе не так глупы, как кажется: «Слово Саутворк произносили в то время как Соудрик, а в наши дни произносят приблизительно Соузуорк. Впрочем, наилучший способ произношения английских имен – это совсем не произносить их. Например, Саутгемптон выговаривайте так: говорите Стпнтн»
{936}.
Несуществующее слово, изобретенное Гюго, на самом деле произносится очень похоже на так называемую гортанную смычку жителей юга Англии. Следует помнить, что Гюго, в конце концов, был способным лингвистом. Поэтому особенно примечательно, что он так и не выучил английский язык, хотя прожил в англоязычной среде девятнадцать лет.
Во время одной из своих последних поездок по Англии он очутился в одном купе с двумя дамами-англичанками. Те осторожно заметили: наверное, неудобно совсем не говорить по-английски. Гюго парировал: «Когда Англия пожелает общаться со мной, она научится говорить по-французски». («Они не знали, кто я такой», – объяснил он, рассказав о происшествии
{937}.) На самом деле его ответ свидетельствует скорее не о шовинизме, а о любви к провокации. О французской провинции он высказывался еще язвительнее; в общем, все его высказывания допускают двоякое толкование. Возможно, ему и не хватало равенства и братства, зато дух свободы был настолько силен, что собакам позволялось гулять без намордников
{938}. Для человека, принадлежавшего к одному из самых англофобских поколений в истории Франции, любую похвалу в адрес англичан или чего-то английского можно считать достойной победой над предубеждением.
Безобидный с виду человек гулял по берегу моря в свитере и мягкой шляпе, появлялся на публике в основном на похоронах ссыльных и сажал фасоль в своем саду, которую, как он подозревал, выкапывают соседские гуси
{939}. В то же время он создавал один из самых злых сборников стихов во французской литературе: «Возмездие», стихотворный эквивалент «Наполеона Малого». «Луи Бонапарт поджарился только с одной стороны, – говорил он своему издателю и другу в Брюсселе Пьеру Жюлю Этцелю. – Пора перевернуть его на вертеле»
{940}. Когда Этцель намекнул, что на этот раз Гюго зашел слишком далеко, подобно океану, который затопил «Марин-Террас» в январе 1853 года, Гюго объяснился: «Дело в том, что я в самом деле вспыльчив… Тацит вспыльчив, Ювенал вспыльчив… Исайя называл Иерусалим блудницей, которая „раздвигает ноги перед ослом“
[35]… Иисус был вспыльчив; как сказано у евангелиста Иоанна, он изгнал из храма торгующих, сделав бич из веревок»
{941}.
Гюго рассуждал так: пыл его стихов вдохновит массы, а позже он получит моральное право не допустить жестокие репрессии. «Не забывайте, что моя цель – непреклонная терпимость». Когда на Джерси приплыл какой-то французский портной и заявил, что хочет убить Наполеона III, Гюго отказался дать ему свое благословение
{942}. Он решил воплотить в жизнь свои взгляды на Вселенную. Справедливость будет вознаграждена, а несправедливость наказана. Кроткие наследуют землю, и Наполеон III не в силах этому помешать. Многие изгнанники обвиняли его в пацифизме, что напомнило Гюго об учениках, которые призывали Христа уничтожить Римскую империю.
Два первых издания «Возмездия» были тайно напечатаны в Брюсселе в ноябре 1853 года
{943}. Вышло усеченное издание, где отсутствовали некоторые слова и местами виднелись грязные отпечатки пальцев цензора. Имелся и полный, неисправленный вариант. Его решено было подделать. На титульном листе значилось: «Женева – Нью-Йорк, 1853» (такой трюк применялся при издании порнографии). Дабы ложь выглядела убедительнее, книгу набирали специально заказанным иностранным шрифтом
{944}.
В полном издании содержалось 97 стихотворений почти во всех известных жанрах. Сам Гюго назвал свои гневные обличения «Божьей рвотой». Сборник поделен на семь книг. Каждой дан издевательский подзаголовок, пародирующий выспренный стиль Второй империи: «Общество спасено», «Семья укреплена», «Устойчивость обеспечена» и т. д. С поистине библейским неистовством он противопоставляет дядю и племянника; Наполеон III в его книге – глупый племянник из бульварной комедии. Гюго напоминает об эпических военных кампаниях Наполеона I, особенно о русском походе. Его он отразил в величайшем из всех французских исторических стихотворений «Искуплении». В другом стихотворении, «Ночь» (Nox), племянник торжествует:
Я с дядей поделил историю на главы.
Задача решена
Не им, а только мной! Ему – фанфары славы,
Мне – толстая мошна
[36].
Поскольку Гюго стал одним из основных источников альтернативных новостей во Франции, он сделал свое «Возмездие» сокращенной историей последних двух лет: государственный переворот, когда Наполеон-младший «запихнул все законы в мешок и швырнул его в Сену»; его рукоположение в соборе Парижской Богоматери, где «Иисуса прибили к кресту / Чтобы не попробовал уйти»; и провозглашение империи 1 декабря 1852 года. Ни одно оскорбление и ни одну новость нельзя считать слишком мелкими. «Смотрите, господа, – сказал император, по некоторым сведениям, – вот „Наполеон Малый“, написанный Виктором Великим!» «Ага! – замечает Гюго, – в конце ты будешь визжать от боли, негодяй! <…> Я приготовил каленое железо и вижу, как дымится твоя плоть!»
