Тем временем во Франции Флобер писал роман «Саламбо», где показано очень похожее погружение в чувственную красоту тех же священных догм, в то же коллективное бессознательное, в слой мертвых цивилизаций и их богов
{1054}. Флобер прервал свое творчество, чтобы «проглотить» «Легенду веков» за один присест:
«Только что прочел два новых тома Гюго. Я ошеломлен и ослеплен. Перед моими глазами вращаются солнца, в ушах оглушительный рев. Какой человек!
Своей книгой он надрал мне уши!»
{1055}
«Основным блюдом» на кровавом пиру Гюго стал прекрасно безмятежный «Спящий Вооз», основанный на событиях Книги Руфи. В отличие от некоторых ближайших родственников Гюго Руфь хранит верность изгнаннику, и ее нравственные принципы велят ей спать со старым патриархом Воозом. В стихотворении Гюго почтенный старец выглядит подозрительно знакомым:
Серебряным ручьем струилась борода
У старца щедрого…
Не знал кривых путей и мелочных расчетов…
Копя, чтоб отдавать, хозяин бережливый.
А жены думали: «Пусть юноши красивы – величье дивное у старца на челе».
Горит огонь в очах у молодых людей,
Но льется ровный свет из старческого ока.
Стихотворение заканчивается сценой, которая наряду со сценой соблазнения Эммы Бовари служит одной из величайших неявных сцен соблазнения, образцом кинематографической недоговоренности:
И спал далекий Ур, и спал Еримадеф;
Сверкали искры звезд, a полумесяц нежный
И тонкий пламенел на пажити безбрежной.
И, в неподвижности бессонной замерев,
Моавитянка Руфь об этом вечном диве
На миг задумалась: какой небесный жнец
Работал здесь, устал и бросил под конец
Блестящий этот серп на этой звездной ниве?
Современным читателям делается не по себе при мысли, что в старину принято было подкладывать юных девушек к дряхлым старикам. Гюго не разделял такого мнения, как, по его словам, и его врач – правда, доктор Корбен, судя по всему, считал, что мальчики не менее действенны, чем девочки
{1056}.
«Спящего Вооза» часто включают в различные антологии на французском языке; его же чаще всего и критикуют. Гюго забавлялся мелочностью своих критиков
{1057}; ему интересно было бы прочесть, как его стихотворение разобрал в 1918 году У. Г. Хадсон, ссылаясь на строки, которые Пруст считал одними из красивейших на французском языке
{1058}: «В этом стихотворении две ошибки в деталях: асфодели не растут в Палестине (см. 1.67), а овцы в этой стране не носят колокольчиков (см. 1.78)»
{1059}.
Да, Гюго наверняка посмеялся бы, узнав, что название «Еримадеф» породило половину книжной полки комментариев, потому что, скорее всего, он сам его придумал – такого места не существовало в действительности, хотя сейчас слово вошло во французский язык. Как ответил сам Гюго критику, заявившему, что какого-то употребленного им слова нет во французском языке:
«Будет!»
{1060}
Разгадка тайны лежит в самом слове. «Еримадеф» – одно из почти неслышных виртуозных туше, которые угрожают целостности здания в миг самой большой серьезности. Типичное для Гюго решение соблюдать приличия даже нарушая правила. «Еримадеф» – краткое описание самого поэта, который, создавая стихотворение, подбирал рифму к слову de: j’ai rime à dé («У меня есть рифма к de»). Такого рода легкомыслие встречается в «серьезных» французских стихах гораздо чаще, чем принято считать, и Гюго был горячим сторонником такого подхода. «Каламбур – это помет парящего в высоте разума, – говорит один персонаж в «Отверженных». – Белесоватое пятно, расползшееся по скале, не мешает полету кондора»
{1061}.
Большинство этих стихотворений писались за один присест, по десять строк на странице. Затем страницы раскладывались на диванах, чтобы просохли чернила. Диваны специально служили этой цели. Рукописи прятались в потайные отделения за стенными панелями. Некоторые отдавали в переплет. Когда переплетчика из Сент-Питер-Порта в 1903 году спросили, он заявил: хотя г-н Гюго полностью доверял ему, «каждый вечер до темноты рукописи нужно было возвращать поэту, и он запирал их в огнеупорный сейф»
{1062}. Внизу Адель и ее сестра Жюли, которой исполнилось тридцать шесть лет и которая была несчастлива в браке с гравером Полем Шене, переписывали и нумеровали страницы. Гюго писал так много, что Жюльетта больше не справлялась с перепиской в одиночку. Супруги Шене вынуждены были служить секретарями, вести хозяйство, а также исполнять роль курьеров, ввозивших во Францию контрабандой произведения Гюго. Поль Шене взбунтовался лишь однажды – он отказался вместе с Гюго и его сыновьями пойти в дом госпожи Друэ на ужин. Очевидно, этого не позволяла его «честность». Он отомстил себе за подобострастие, выпустив через семнадцать лет после смерти Гюго крайне самодовольные мемуары.
Помимо эпических произведений, нужно было переписывать еще сотни страниц «Отверженных» – великий роман близился к завершению через шестнадцать лет после зачатия. Кроме того, Гюго писал многочисленные речи и послания к международной публике. Гюго дал свое имя республиканским движениям в Италии
{1063} и Греции. Он протестовал против англо-французской демонстрации силы в Пекине, во время которой Летний дворец был разграблен и разрушен: «Надеюсь, настанет день, когда Франция, освобожденная и очищенная, вернет захваченное в обобранный ею Китай»
{1064}.
