Действие сборника «Искусство быть дедом» невозможно оценить, если не считать двух очевидных выводов: во-первых, Жоржа и Жанну обожали, как детей из королевской семьи, что стало еще одним пропагандистским ударом по делу монархизма. Во-вторых, позже они столкнулись с личными и финансовыми неудачами, которые Жорж объяснял тем, что в детстве их не приучили к самоограничению.
Последняя «сенаторская» публикация Гюго была откровенно политической и демонстративно действенной: двухтомная «История одного преступления. Показания очевидца» (Histoire d’un Crime. Déposition d’un Témoin, октябрь 1877 и март 1878 годов). Положенный на полку в 1852 году, либо из-за размера, либо из-за количества неточностей, полномасштабный рассказ Гюго о государственном перевороте теперь можно было выпустить в свет, дополнив его едкими рассказами о тех, кто превратился во врагов или умер: «Был Сент-Бев, человек просвещенный и ограниченный, снедаемый завистью, которая простительна безобразию… Был Аббатуччи; его совесть была как проходной двор. Теперь его именем названа улица»
[60]
{1389}.
Хотя местами «История одного преступления» больше напоминает сказку, чем историю, дешевый фарс, а не трагедию, она стала лучшим задокументированным рассказом о государственном перевороте и блестяще послужила поставленной цели. В мае 1877 года президент Мак-Магон распустил республиканский кабинет министров, возглавляемый Жюлем Симоном; по словам Гюго, он устроил «полугосударственный переворот». На место Симона был назначен монархист герцог де Брольи, который не представлял большинства, и началась «выборная кампания» – на самом деле поддерживаемая церковью программа цензуры, пропаганды и устрашения. Том I энергичного рассказа Гюго о грехах президента вышел в свет как раз вовремя. Он напоминал огромный торт с кремом, который швыряют во врага: «Эта книга более чем злободневна. Она необходима. Я публикую ее».
С приближением выборов поползли слухи, что книгу запретят, а ее автора убьют. Гюго реагировал чутко: «Речь идет о наемных убийцах». Мак-Магон и Брольи решили не рисковать. Тактика, благодаря которой на выборах в свое время победил Наполеон III, потерпела поражение. Монархисты остались в меньшинстве, и принято было считать, что «История одного преступления» Гюго внесла ценный вклад в сохранение демократии и республики.
В мае следующего года, на праздновании столетия со дня смерти Вольтера, которого он когда-то назвал «гениальной обезьяной, посланной Сатаной»
{1390}, Гюго произнес речь, которая кое-кому показалась похоронной. Казалось, все близится к счастливому завершению – его жизнь и XIX век: «В этот день сто лет назад умирал человек. Он уходил в бессмертие, обремененный годами, трудами и самой знаменитой и несомненной ответственностью – ответст венностью за совесть человечества, которую он будоражил и направлял. Когда он умер, его проклинали и благословляли: проклинало прошлое, благословляло будущее… Он был не просто человеком. Он был веком. Он осуществлял предназначение и выполнял поручение»
{1391}.
Читая такие речи, можно поверить, что сам Гюго думал, будто его жизнь проста, будто все идет по его плану.
Осложнения – и даже та смутная, первобытная сила, которую называют Злом, – набрасывались в определенных местах и в определенное время дня. После того как Жюльетта обнаружила его тайный дневник, Гюго вынужден был принимать дополнительные меры предосторожности, то есть улучшить свой стиль шифрования. «Олокин 83» значило «улица Николо, 38» наоборот, lenta vinea («гибкая лоза») – Ланвен, а «Аристот» с неодобрительной пометкой означали «менструацию»
[61]: очевидно, заботиться об остальных мерах предосторожности предоставлялось женщине. Некоторые фразы на испанском остаются непонятными до сих пор, даже в переводе: A los dos lugares y yo también («В обоих местах, и я тоже»)
{1392}.
Гюго играл со словами так же, как он играл с едой: смешивал языки, переносил значение одного слова на другое или путал следы. Словесный эквивалент секса.
18 апреля 1878 года Жюльетта в своем ежедневном письме привела афоризм, который, в виде исключения, не был цитатой из творчества Виктора Гюго: «Мужчины всегда неверны – в прошлом, в настоящем, в мыслях, на словах и в поступках»
{1393}. Она ощущала боль, старалась закрывать глаза на предательство, но вместе с тем начала беспокоиться, что чувство неуязвимости погубит Гюго. Преимущества регулярных упражнений перевешивались ущербом для здоровья. В июне 1875 года ему на два часа отказала память. В дневнике отражен внезапный приступ целомудрия, который продолжался несколько дней. Но он по-прежнему ездил по Парижу на империале омнибуса и посещал театры, в которых ставили его пьесы. Там он знакомился с новым поколением актрис – особенно с самой желанной актрисой Европы Сарой Бернар. Ее предупреждали, чтобы на репетициях она не изображала дурочку, слушая речи Гюго и его ворчливые стихи.
«Его нельзя было назвать в полном смысле образцом изящества, – вспоминала она, – но в его жестах и манере говорить угадывалось благородство». Истинный пэр Франции! В 1875 году она призналась своему врачу: «настоящим поводом» того, что она отложила свою поездку в Англию, был «страх, что у нее возникнут проблемы из-за Виктора Гюго». Запись в дневнике Гюго, после визита Сары Бернар, более красноречива: No será el chico heco (видимо, «Ребенка не будет»)
{1394}.
Секс теперь присутствовал повсюду в жизни и творчестве Гюго. Леса были «оргиями», Природа – «альковом», а луна – «раненой грудью» богини Венеры
{1395}. Таким бывает буйное воображение нормального, здорового подростка. Но секс не обязательно был попыткой цепляться за жизнь; он все больше ассоциировался с обратным: с концом.
«Чем темнее ночь, тем ярче звезды», – бодро замечал Гюго о преимуществах идеи-фикс
{1396}. Возможно, ему приходил в голову вполне логичный конец: смерть от сексуального переутомления. То было бы окончательное осеменение перед смертью растения. Такая смерть стояла бы на втором месте после смерти в бою.
