Рано или поздно все должно было закончиться. Гюго заручился поддержкой изнутри – Ламартин и Нодье уже были членами академии. Все «бессмертные», которых посетил Гюго, с удивлением отмечали его скромность и хорошие манеры. Оставался лишь один вопрос: почему он так хочет стать академиком? 83 франка в месяц, которые он получал бы за вклад в Академический словарь французского языка, казались едва ли достаточным стимулом, особенно после того, как Гюго подсчитал: к тому времени, как словарь будет издан, французский язык прекратит свое существование
{598}. Ответ, как все вскоре поняли, заключался в том, что Гюго не был землевладельцем и не платил достаточно налогов, чтобы выставлять свою кандидатуру в парламент. Однако, если король считал целесообразным, он переводил академика в сословие пэров. Таким образом, у «бессмертного» появлялась возможность занять место в верхней палате парламента.
В 1837 году перед Гюго открылась первая дверь, ведущая к золотому будущему. Его пригласили в Версаль на прием по случаю свадьбы герцога Орлеанского, наследника престола
{599}. Само по себе приглашение не имело особенно большого значения, в отличие от его последствий. Молодая герцогиня Елена Мекленбург-Шверинская оказалась огромной почитательницей Гюго. Она призналась Гюго, что в Германии обсуждала его творчество с Гете и знает его стихи наизусть. Гюго был польщен; для него такие слова оказались настоящим бальзамом, – вспомним, что однажды он похвалил свою дочь за стихи, которые он написал сам. Любимым стихотворением герцогини было Dans l’Église de***. Дерзкий образ руки, который выдавливает музыку из органных труб, как воду из губки, высмеивали критики. Но герцогиня, видимо, лучше понимала романтический темперамент.
Поэт, который публично поносил скрытую цензуру, существующую во времена Луи-Филиппа, собирался второй раз в жизни стать неофициальным придворным поэтом. Он перешел на следующую ступень в ордене Почетного легиона; герцог и герцогиня подарили ему большую картину маслом. На следующий год герцог Орлеанский попросил премьер-министра Гизо даровать Гюго и Дюма право постановки их пьес в новом театре, «Театре Возрождения»; ни одному современному писателю не было предложено такой чести.
Казалось бы, ничто не способствовало его уклону в революционный социализм. На инаугурацию Гюго написал свою лучшую пьесу, «Рюи Блаз» (Ruy Blas), в которой романтический александрийский стих умело сочетается с безрассудным изяществом – такого сочетания не найти во французской драматургии до «Сирано де Бержерака» Ростана.
Принимая во внимание условия, в которых ставилась пьеса, выбор темы граничит с безрассудством. Действие «Рюи Блаза» происходит в Мадриде XVII века. Королева отправляет дона Саллюстия в изгнание за то, как он думает, что он соблазнил ее любимую фрейлину. Перед тем как отправиться в ссылку, он обнаруживает, что его слуга, Рюи Блаз, влюблен в королеву – «червь очарован звездой». Замыслив месть, дон Саллюстий вводит слугу в высшее общество под видом своего давно утерянного родственника. Рюи Блаз становится влиятельным защитником бедных и покоряет сердце королевы. Но тройная мечта об общественной справедливости, королевском покровительстве и взаимной любви разбивается в конце пьесы, когда возвращается дон Саллюстий и разоблачает обман. Рюи Блаз протыкает своего хозяина мечом и принимает яд на глазах у потрясенной королевы.
Гюго по-прежнему воспринимали в штыки; критикуя пьесу, рецензенты очень старались не увлекаться. Пьесу называли слабой с исторической точки зрения, она демонстрировала стремление к эгалитаризму, а в четвертом действии персонаж выходил на сцену из камина. К тому же в новом, только что построенном театре плохо закрывались двери и не работало центральное отопление
{600}. Больше всего критиков злило, что «Рюи Блаз» давал хорошие сборы, хотя руководство театра делало вид, будто пьеса провалилась бы без лишней рекламы. В антрактах дамам раздавали бесплатные альбомы, в фойе выставили восковые манекены, наряженные в дорогие платья, а в конце пьесы, в полночь, устроили бал с оркестром из двухсот музыкантов и лотереей
{601}. Произведение Гюго терялось в блестящей упаковке. Отношения с коллегами и современниками изменились к худшему. Критикам и театральным режиссерам казалось, что Гюго нарушает равновесие: один человек прибирал к рукам весь престиж, который следовало разделить поровну между остальными писателями.
«Желтая пресса» тех лет практиковала искусство литературной критики с восхитительным вниманием к мелочам. «Рюи Блаз» истолковали как зашифрованное послание «червя» Гюго к «звезде» – герцогине
{602}. Предположение, будто Гюго ухаживал за женщиной, которая могла в один прекрасный день стать королевой, пылко отрицается по сей день – возможно, и по справедливости. Например, могло быть чистым совпадением, что королева в «Рюи Блазе» очень похожа на молодую герцогиню Орлеанскую и немецкую княжну; что Рюи Блаз – приукрашенный образ Виктора Гюго, голос угнетенных при дворе привилегированной элиты. Сам Гюго привлек внимание герцогини к слухам: «Должен признаться Вашему королевскому высочеству, что я слегка колебался перед тем, как послать Вам свой труд. Его истолковывали так странно!» Сохранился лишь черновик; скорее всего, письмо так и не было послано, хотя экземпляр пьесы «Рюи Блаз» герцогиня все же получила и даже написала благодарственную записку: «С любовью, ваша Елена». Было бы странно, если бы Гюго никогда не приходила в голову мысль о чувственном королевском покровительстве.
Во всяком случае, подобные подозрения возникли у Жюльетты в 1842 году, когда Гюго поехал выражать соболезнования овдовевшей герцогине. «Эта женщина купается в ореоле огромного несчастья – что, после физической красоты, больше всего способно тебя соблазнить»
{603}. То же самое было в феврале 1848 года, когда Гюго, рискуя жизнью, пробовал сделать герцогиню регентшей. Гюго, один из самых тщеславных фантазеров XIX века, вполне мог мечтать о будущей королеве Франции. Король Виктор I? Почему бы и нет!.. С ним и прежде случались такие же неправдоподобные вещи. Предисловие к «Лучам и теням» неожиданно читается в ином свете: «Где тот бедный пастух, который не кричал, хотя бы раз в жизни, болтая ногами в ручье, из которого пили его овцы: „Жаль, что я не император!“»
Если рассматривать Гюго как расчетливого карьериста, который упорно делал взносы в программу пенсионного обеспечения под названием «Репутация Виктора Гюго», а в свободное время увлекался другими делами, объяснить его необычайное положение невозможно. Первую серьезную попытку «упростить» Гюго таким об разом сделала Жюльетта Друэ. Она дважды в день писала своему милому «Тото». Вначале ее письма кажутся короткой дорогой к «настоящему» Гюго. От кого еще можно узнать, что он редко отдает в стирку нижнее белье, часто заимствует ее зубную щетку и оставляет ее на раковине?
{604} Кто еще признался бы, что Гюго заразил ее блохами?
{605} Но из ее писем вырисовывается образ жалкого буржуа среднего возраста, одетого в «старую дохлую собаку» (его сюртук). Любовь искажала действительность; Жюльетта вольно или невольно стремилась отделить того Виктора, которого она любила, от всех остальных.
