Как правило, европейцы ожидали выхода из Таджуры, стоя лагерем за деревней под единственной кучкой пальм. Они спали среди своих верблюдов и товаров, перезаряжая револьверы, оставаясь начеку из-за грабителей, гиен и молодых воинов, которые надеялись доказать свою мужественность, убив белого человека. Рембо же поселился в самой Таджуре, что показывает не только то, что он мог доверять своим туземным охранникам, но также то, что он пользовался доверием местного султана – одного из крупнейших олигархов работорговли
[761].
Как бы долго ни длилось ожидание, и какие бы компромиссы это ни повлекло за собой, похода ждать стоило. Оружием, как Рембо сообщал своей матери, были «старые перкусионные (капсюльные) ружья, признанные непригодными для службы сорок лет тому назад». В Европе они стоили семь или восемь франков за штуку, в Шоа он надеялся продать их по сорок франков. Король Менелик уже выплатил аванс, и хотя Рембо вложил все свои наличные в дело, одно условие было надежно оговорено: «Я устроил все так, что смогу восстановить свой капитал в любое время». Одним из покровителей предприятия был Жюль Суэль, владелец гранд-отеля «Вселенная», который никогда не вкладывал деньги в бесперспективные прожекты.
Шли дни, и ожидания Рембо становились все более оптимистичными. В октябре 1885 года он с нетерпением ждал прибыли от 7000 до 8000 франков. В январе 1886 года он прогнозировал увеличение прибыли до 10 000 франков (около 30 000 фунтов стерлингов сегодня). В Шоа он загрузится золотом, слоновой костью и мускусом, которые можно было продать на аденском базаре «с прибылью около 50 процентов». Его арсенал путешествующего коммерсанта к тому же включал обычные товары: инструменты, зонтики, изюм для производства вина, похожего на вино для причастия (деталь, которая привела бы в восторг редактора La Vogue, опубликовавшего «Первые причастия» Рембо в апреле), а также «туристическое снаряжение» для армии Менелика – металлические формы для оладий из дурры, горшки и кубки, которые вставляются один в другой, как матрешки.
Естественно, новости из пустыни были ужасными. В феврале француз по имени Пьер Барраль, путешествующий с женой и большим караваном, попал в засаду из 500 воинов-данакилов. Как ни зловеще, но некоторые бандиты имели при себе винтовки, хотя ими, к несчастью, для финального убийства они не воспользовались. Блуждая среди неопознанных тел на месте разыгравшейся драмы, поисковая группа наткнулась на рассредоточенные останки трупа. По золотому зубу, сверкавшему на солнце, была опознана мадам Барраль
[762].
Рембо понимал, что и его жизнь может закончиться улыбкой смерти в пустыне, но он не сводил взгляда с далекой Шангри-Ла
[763] за горами. Когда он перейдет через реку Аваш, все его неприятности закончатся: «Я надеюсь найти убежище через несколько месяцев в горах Абиссинии, которые являются африканской Швейцарией, где нет зимы и нет лета: бесконечная весна и зелень, и свободная жизнь совершенно бесплатно!»
В Шоа жизнь будет свободной, в обоих смыслах этого слова
[764]. Рембо видел слишком много райских мест, чтобы воспринимать его надежды слишком серьезно. Восхваляя этот Эдем для бизнесменов, Рембо пародирует самого себя – еще одно «Прощанье» в конце еще одного лета в аду:
«Но зачем жалеть о вечном солнце, если мы отправились для открытия божественного света, – подальше от людей, которые умирают со сменой времен года?»
В апреле караван наконец был готов выйти в путь. Затем из Адена пришли плохие вести: Франция подписала договор с Англией, запрещающий ввоз оружия.
Рембо и Лабатю послали энергичное письмо протеста французскому министру иностранных дел на адрес французского резидента в Обоке. Письмо, очевидно, было написано Рембо. Пожаловавшись, что до этого разрешение было получено несколько раз, он опроверг аргументы, на которых был основан договор. Никакое оружие не попадет в руки туземцев (на самом деле 276 ружей Рем бо в конечном итоге оказались в руках воинов-данакилов), и не было «никакой взаимосвязи между ввозом оружия и вывозом рабов»: «Никто не рискнет предположить, что европеец когда-нибудь продавал, покупал, перевозил или помогал перевозить хоть одного раба». Это было верно только в особом смысле.
Затем он оценил чистую прибыль в 258 000 франков (огромное преувеличение) и поручил французскому правительству самому посчитать «наш долг на эту сумму, пока нынешний запрет остается в силе».
После кнута шел пряник имперских размеров. Если запрет останется в силе, французская колония Обок будет отрезана от внутренних районов страны. Пока Обок будет чахнуть, Великобритания и Италия сколотят состояние на маршрутах из Зейлы и Асэба. Препятствуя агентам колониальной экспансии, таким как Рембо и Лабатю, правительство французской нации, которую мы «честно и мужественно представляем в этих регионах», губит империю.
Рембо играл на имперской жадности. Как и большинство торговцев, он презирал вмешательство чиновников, которые втыкают булавки в карты и ничего не знают о жизни в колониях. «Я верю, – писал он в 1884 году, – что ни одна страна не ведет более неумелую колониальную политику, чем Франция. Англия… по крайней мере, имеет серьезные интересы и серьезные перспективы, но Франция – это единственная держава, которая знает, как растрачивать свои деньги в невероятных местах».
В своем письме к министру Рембо только критикует политику Франции. Он понимал, что этот договор фиктивный и что Англия и Франция регулярно подозревают друг друга в том, что платят туземцам за убийство своих солдат и дипломатов. Он также понимал, что министр лично согласен со всем, что он говорит. Франция молчаливо терпела любые виды торговли, подписывая филантропические договоры, надеясь при этом, что такие люди, как Рембо, помогут ей наладить маршрут от Красного моря до бассейна Нила, где бы это ни было.
Резидент в Обоке уже посылал телеграммы в Париж, призывая дать разрешение на экспедицию, запланированную Рембо: «Если возможно, пришлите пушку, револьверы, ящик патронов королю Менелику, отличный эффект, особенно в текущей ситуации»
[765]. Рембо просто подстрекал правительство использовать свое главное оружие: лицемерие.
Резидент призывал министра уступить. Разрешение было тайно получено в июне. Люди могут проследовать до Шоа «на свой страх и риск». В глазах англичан, которые уже отметили «большую партию оружия» в Таджуре, Рембо был не более чем капитаном каперского судна.
Как раз когда дорога была открыта, возникло еще одно препятствие. У Лабатю был диагностирован рак горла, и он вернулся во Францию на лечение. Дата выхода каравана была снова отложена. Со стороны залива волнами нагнетался зной. Рембо с мрачным удовлетворением наблюдал, как поднимается ртутный столбик термометра. «Я в порядке, – писал он матери 9 июля, – насколько может быть в порядке человек здесь в летнее время, когда в тени 50 и 55 градусов Цельсия».
