К 5 октября медсестры перестали менять ему простыни. Любое движение причиняло ему боль. Его левая нога была холодной, одно веко закрыто. У него было сердцебиение и запор. «По ночам, – рассказывала Изабель матери, – он лежит мокрый от пота и сдерживает себя, чтобы не прибегать к услугам ночной сестры».
После наступления темноты с ним творилось что-то ужасное: «Он обвинял сестер и даже монахинь в гнусностях, которых просто не могло быть. Я говорю ему, что это ему, наверное, приснилось, но он не верит и обзывает меня дурой и простушкой».
Рембо понимал, что он не поправится. Изабель бегло проинструктировали и оставили, чтобы ухаживать за ним. Она купала его и втирала мазь в его тело. По его просьбе она обрила ему голову, чтобы медсестры со своими ножницами оставили его в покое. Время от времени она прикрепляла электроды и пыталась оживить омертвевшую руку.
Несмотря на весь ужас и расходы, Изабель наслаждалась новым видом счастья. Несчастье Артюра дало ей возможность впервые в жизни вырваться из дома. Его разговоры, которые колебались от пророчеств до непристойностей, распахнули окно в более широкий мир. В Марселе, где «всегда ослепительно солнечно» и где на прилавках громоздятся «лавины фруктов всякого рода», она испытывала незнакомое ощущение, что с ней обращаются как со взрослой женщиной: «Сюда стоит приехать, если кто-то хочет увидеть и почувствовать себя уважаемым и даже заслуженно почитаемым. Какое различие между утонченными манерами этого места и диким хамством прекрасных молодых людей из Роша! […] И поскольку я разговариваю только с более старшими людьми, никто не может сказать мне ничего неприятного».
Свой тридцать седьмой день рождения Рембо провел в агонии. Обрубок ноги распух, между бедром и животом появилась опухоль огромного размера. Врачи из других учреждений приходили, чтобы посмотреть на нее.
Больничный священник, по словам Изабель, был более сдержан. Видя позывы рвоты и плевки, он не решился предложить исповедь «из страха невольной профанации»
[955]. Нельзя проводить последний ритуал, если больного вот-вот вырвет на Святые Дары.
Единственное утешение Рембо находил в ночных инъекциях морфина. В бреду он иногда называл сестру Джами. Он хотел оставить своему слуге 3000 франков, а еще чтобы его тело перевезли в Аден, где кладбище расположено на берегу моря. Но, видимо, он оставил эту идею, чтобы не причинять неудобств своей сестре.
Это была не та среда, в которой могла бы процветать истина. В письме матери Изабель уподобляется кукушке, сидящей на яйцах и обманывающей самое себя:
«Да будет благословен Бог тысячу раз! В воскресенье я испытала самую большую радость, какую я когда-либо могла испытать в этом мире. Тот, кто лежит умирающий рядом со мной, больше не бедный несчастный распутник, а праведный святой мученик, один из избранных!
[…] Когда священник уходил, он сказал мне со странным и тревожным выражением лица: «Ваш брат имеет веру, дитя мое… Воистину, я никогда не видел, чтобы так верили!» […]
И [Артюр] сказал мне так же горько: «Да, они говорят, что верят, но они лишь притворяются обращенными в веру, чтобы люди читали то, что они пишут. Это коммерческая уловка!»
Это удивительное письмо датировано 28 октября 1891 года, что означает, что Изабель пребывала в состоянии исступленной радости в течение трех дней (28 октября было средой).
Пассаж об обращении Артюра в веру отличается от любого другого отрывка из писем, что Изабель посылала матери. Тон и стиль, а также упоминание лицемерных писателей отсылают к периоду, последовавшему за смертью Рембо. Можно предположить, что это письмо было написано после того, как Изабель обнаружила, что Артюр писал сатанинские стихи, такие как «Первые причастия»
[956]. Никто не скажет, что ее святой брат был «скитальцем, коммунаром, мошенником, коммивояжером, карлистом, бездельником, пьяницей, сумасшедшим и бандитом»
[957]. Ни один компрометирующий ее брата документ не будет прочитан в Арденнах. «Что касается биографии, – писала она в январе 1892 года, – я позволю только одну тему, и она моя собственная»
[958].
Даже если Рембо и признал Бога, который домогался его признания под пытками, было бы неразумно ставить имя Бога под вопрос. Изабель сама слышала, как он повторял фразу, которую Коран предписывает для таких случаев: «Аллах Керим!» («Аллах милостив»)
[959].
Известно, что умирающие, даже в самом плачевном состоянии, вдруг обретают покой и ясно говорят, прежде чем испустить дух. Изабель, возможно, стала свидетельницей такого момента успокоения и истолковала его по своему пониманию. Возможно, она даже слышала что-то, что ей показалось смутно библейским: «Когда он просыпается, он смотрит в окно на солнце, которое светит постоянно в безоблачном небе, и начинает плакать, говоря, что никогда больше не увидит он солнце на улице. «Я уйду под землю, – сказал он мне, – а ты будешь ходить под солнцем!»
В жизни, столь полной молчания, подлинные последние слова Рембо являются поразительной реликвией.
9 ноября 1891 года он продиктовал Изабель письмо. Оно было адресовано безымянному «Directeur». Он, по-видимому, думал сначала о директоре госпиталя, но потом, когда тоска наполнила паруса, о директоре пароходной компании, которая отвезет его обратно в Африку.
Пространство и время путалось. Он в Адене или Хараре, снаряжает караван за слоновой костью. Нужно тщательно составить опись, чтобы убедиться, что все, что осталось, прибыло. Если нет долгов на его больничном счете, его ничто не держит, и он может уехать.
Он должен отплыть на борту корабля под названием «Афинар». Название, как оказалось, было вымышленным. Возможно, он вспомнил лодку, которая когда-то существовала, или арабское слово al fanãr («маяк»)
[960]. Но с уверенностью сказать нельзя. «Афинар» было просто слово.
«Пункт… всего 1 бивень
Пункт… 2 бивня
Пункт… 3 бивня
Пункт… 4 бивня
Пункт… 2 бивня
Господин директор!
Я хотел бы спросить, не осталось ли у меня чего-нибудь на вашем счете. Я желаю сегодня изменить услугу. Я не знаю названия, но что бы это ни было, пусть это будет линия Афинар. Такие службы существуют повсюду, а я, убогий и несчастный, не могу ничего найти – вам это скажет любая собака на улице.
Поэтому, пожалуйста, пришлите мне тарифы на услуги от Афинара до Суэца. Я полностью парализован и поэтому хочу как можно скорее оказаться на борту. Скажите, в котором часу меня должны доставить на борт».
