Книга Жизнь Рембо, страница 76. Автор книги Грэм Робб

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Жизнь Рембо»

Cтраница 76

Рембо вышел из больницы 19 июля. Должно быть, он получил еще денег от мадам Верлен, поскольку задержался еще на несколько дней над табачным магазином на рю де Бушерс, где продавщица по имени Анн Пансмайль сдавала угол квартиры [473]. К счастью, неизвестный молодой художник по имени Жеф Росман – возможно, еще один жилец – сохранил его горестный образ на панели красного дерева: «Портрет француза Артюра Рембо, раненного после выпивки своим близким другом, французским поэтом Полем Верленом. Писано с натуры Жефом Росманом».

Прикрытый комковатым красным одеялом и закутанный в кружевные простыни (мадам Пансмайль была еще и кружевницей), Рембо выглядит таким же несчастным, как прикованный к постели спортсмен, жертва приключений в убогом пансионе.

Вскоре после этого он уехал в Рош. Легенды о том, что он был выслан из Бельгии, как Виктор Гюго в 1871 году, не соответствуют действительности [474]. Он уехал по собственной воле.

Где-то по дороге он купил какую-то газету: «жестокие истории» «Одного лета в аду» ждали, когда их закончат, а в Роше никогда не было никаких газет.

Шрам образовался быстро. Последние разделы книги написаны тем, кто чувствовал себя счастливо посмертно, – поэтом, который выжил после двух выстрелов и, возможно, переосмыслил свою жизнь:

«На больничной койке моей этот запах ладана, вдруг возвратясь, мне казался особенно сильным… О, страж ароматов священных, мученик, духовник!

Узнаю в этом гнусность моего воспитания в детстве. Что дальше? Идти еще двадцать лет, если делают так и другие.

Нет-нет! Теперь я восстаю против смерти!»


В бельгийской тюремной камере на листке бумаги, в которую заворачивали сыр, Верлен писал стихотворение о своем прекрасном погубителе: Crimen amoris («Преступление любви»). Оно было написано пронзительной одиннадцатисложной строфой [475]. На празднике Семи Грехов самый прекрасный из «юношей-дьяволов» летит к вершине башни, заявляя, что Добра и Зла не существует, и гибнет, пораженный ударом молнии [476]:

[…]
И был там юноша. Он шумному веселью,
Увит левкоями, отдаться не хотел;
Он руки белые скрестил по ожерелью,
И взор задумчивый слезою пламенел.
И все безумнее, все радостней сверкали
Глаза, и золото, и розовый бокал,
Но брат печального напрасно окликал,
И сестры нежные напрасно увлекали.
Он безучастен был к кошачьим ласкам их,
Там черной бабочкой меж камней дорогих
Тоска бессмертная чело ему одела
И сердцем демона с тех пор она владела [477].
[…]

Рембо направился обратно в Арденны под ясным небом. Его собственное отношение к этой теме в Matinée d’ivresse («Утро опьянения»), типично неоднозначно: Древо Добра и Зла – «чудовищный куст» «Одного лета в аду» не уничтожен, а лишь находится под угрозой уничтожения. Само произведение – просто «отравление ядом». Но в ожидании общего просвещения и революции в природе реальности гашиш, этимологически упомянутый в последнем слове произведения, является более чем приемлемым заменителем ладана и смирны:

«Яд останется в нашей крови даже тогда, когда умолкнут фанфары, и снова мы будем во власти былых дисгармоний. А теперь, достойные всех этих пыток, лихорадочно соединим воедино сверхчеловеческое обещание, данное нашему телу и нашей душе, и это безумье! Изящество, знанье, насилье! Нам обещано было, что дерево зла и добра закопают во мрак и что изгнано будет тираническое благородство, чтобы мы за собой привели очень чистую нашу любовь. Это началось с отвращенья и кончилось беспорядочным бегством всех ароматов, потому что мы не могли ухватиться за вечность.

Смех детей, осторожность рабов, строгость девственниц, ужас лиц и предметов отсюда, – благословенны вы все за воспоминанье о ночи бессонной. Началось это с мерзости, кончилось ангелом льда и огня.

Опьяненное бдение свято, хотя бы за маску, которую нам даровало. Метод, мы утверждаем тебя! И не забудем, что ты вчера прославлял всех сверстников наших. Верим в яд. Жизнь умеем свою отдавать целиком, ежедневно.

Настало время Убийц» [478].

Глава 21. Урожай

Но я замечаю, что спит мой разум.

Невозможное, Одно лето в аду

Согласно Шестому уголовному суду Брюсселя, Верлен нанес рану – пулевое отверстие в левом запястье, что делало Рембо «непригодным к работе». К счастью, он оказался правшой. Как только он вернулся в Рош, он отправился наверх, чтобы закончить свои «ужасные рассказы». Весь следующий месяц он пропалывал, подрезал и выкашивал до тех пор, пока его черновики не стали вполне преображенными и не была достигнута иллюзия автобиографии-исповеди.

Новое название было сухо оптимистично: «Одно лето в аду» – ад, но только на один сезон. Очевидно, после вечного проклятия была жизнь. Писателям в Париже, которые качали головой в ужасе от содеянного Верленом, это намекало на адскую жизнь Рембо.

Рембо, конечно, знал, что его книгу будут читать как исповедь дикаря и что будут жадно выискивать намеки на его проступки [479]. В первом разделе он, кажется, упоминает стрельбу: «Я призывал палачей, чтобы, погибая, кусать приклады их ружей. Все бедствия я призывал, чтоб задохнуться в песках и в крови. Несчастье стало моим божеством. Я валялся в грязи. Обсыхал на ветру преступленья. Шутки шутил с безумьем. И весна принесла мне чудовищный смех идиота. Однако совсем недавно, обнаружив, что я нахожусь на грани последнего хрипа, я ключ решил отыскать от старого пиршества, где, может быть, снова обрету аппетит!..»

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация