В этот момент жизнь Рембо делится на два возможных пути с вопросительным знаком на перепутье: пишет ли он что-то по-прежнему или «Одно лето в аду» станет его последним произведением?
Порядок, в котором были написаны «Одно лето в аду» и «Озарения», является предметом одних из самых продолжительных дебатов во французской литературе
[506]. Справедливо сказать, что небольшое число исследователей творчества Рембо по-прежнему считают, что Рембо (а не «я» в его стихах) перестал писать в августе 1873 года
[507]. После прочтения «Одного лета в аду» словно быстрый прыжок в тишину и, интерпретируя стихи Рембо как точный дневник его тогдашних мыслей, трудно примирить разум с медленным и тернистым спуском, даже если он интереснее в долгосрочной перспективе.
Теперь, однако, кажется очевидным, что многие (возможно, большинство) из стихотворений в прозе, которые в конечном итоге были опубликованы без ведома Рембо в 1886 году под названием «Озарения», были написаны после «Одного лета в аду». Дрожащая рука графологии определила большую часть дат сохранившихся рукописей «Озарений», но большинство ученых сходятся во мнении, что два раздела были переписаны рукой Жермена Нуво, который не жил с Рембо до 1874 года.
Свидетельство самих стихов убедительно, но его невозможно обратить в твердое доказательство. Следы продвинутого английского могут предположить 1874 год. Озабоченность математическими науками и внезапное отсутствие католической терминологии согласуются с новым, постхристианским Рембо
[508].
Поскольку первые эксперименты Рембо со стихами в прозе восходят к 1871 или 1872 году, логично предположить, что они были предвестниками «Озарений», как и некоторые отдельные стихи, предшествующие «Одному лету в аду», но процесс, который привел его к отказу от поэзии вообще, длился несколько лет. Рим не был разрушен в один день. Есть и другие тексты, кроме «Одного лета в аду», которые могут быть истолкованы как прощание с поэзией: «Отъезд» и «Распродажа» в «Озарениях» и, если на то пошло, «Пьяный корабль». Рембо выдавал разные виды литературного стиля с тех пор, как начал писать.
Версия о том, что Рембо в какой-то момент принял решение раз и навсегда отказаться от поэзии, вызывает вопросы: Рембо решает отказаться от поэзии, а потом проводит несколько месяцев, совершенствуя текст («Одно лето в аду»), в котором объясняет, что он собирается бросить писать. Он не был известен своими долгими прощаниями.
Даже краткие прощания не были для него обычными. К концу марта 1874 года маленькая группа «Живых» заметила, что один из ее членов отсутствует.
«Рембо был замечен в Париже, но вскоре он снова исчез. Между тем Жермена Нуво тоже нигде не было видно, что было странно, потому что его бумаги все еще находились у него в комнате, а ключ не был отдан».
Ришпен опасался худшего: «Этот поспешный отъезд с оставлением ценных бумаг в гостиничном номере выглядит как похищение. Мы чувствовали, что ничего хорошего из этого не получится. Подверженный непосредственному влиянию Рембо в чужой стране, не в состоянии противостоять этому влиянию, мы думали, что с Нуво все было кончено»
[509].
Никаких новостей не было до 27 марта. Затем пришло письмо с лондонским штемпелем. Нуво был тайно переправлен через Ла-Манш.
«Мой дорогой Ришпен!
Я оставил Париж, когда менее всего ожидал, и теперь я, как видишь, с Рембо. […] Мы сняли a room [по-англ.] на Stampfort street [sic], в семье, где молодой джентльмен, немного зная французский, общается с нами в течение часа каждый день, чтобы улучшить свой французский, и я могу выучить несколько слов. Рембо также собирается работать над своим английским. Он знает достаточно для наших общих потребностей»
[510].
Рембо продолжил спуск по слоям лондонского жилья – от потертого аристократизма Хоуленд-стрит к черному шуму Стэмфорд-стрит. Семейство Стивенс жило в трех минутах от вокзала Ватерлоо, между пабом и конторой театрального агента. Стэмфорд-стрит находилась поблизости от реки, а иногда и в самой реке: через пару дней после того, как приехали Рембо и Нуво, тылы домов на Коммершиал-Роуд стояли под семью футами зловонных вод Темзы
[511].
Дом № 178 исчез навсегда пятьдесят лет назад, и энциклопедическая лента маленьких магазинчиков и мастерских уже давно стала «мягким сегментом» A 3200, но здания напротив сохранились.
На месте магазина, который Рембо видел, выходя из дома, теперь французский ресторан.
Рембо, как Филеас Фогг
[512], занимал комнату на верхнем этаже, выходящую на север, так что он мог наслаждаться панорамой Темзы: витиеватыми мостами, новой набережной и собором Святого Павла, возвышающимся над Ист-Эндом
[513]. Но, несмотря на то что Рембо с Нуво жили наверху, им приходилось любоваться панорамой сквозь дым фабрик. С той же вероятностью они могли жить в подвале с видом на туфли, юбки, собак и колеса экипажей.
Одно из «Озарений» Рембо – это галлюцинаторное видение некоего наполовину ушедшего в землю погреба, куда никогда не попадало солнце, которые были широко распространены по всему городу, в том числе и на Стэмфорд-стрит, – путешествие к центру Земли по лондонским подвалам. В некоторых своих стихах он, кажется, использовал английские рифмы (eclogues – clogs, corridors – gauze и т. д.), чтобы произвести неожиданные образы. Он, конечно, заметил двусмысленную рифму слов room («комната») и tomb («могила»):
