Десять минут одиннадцатого Рембо бросился спасать свою мать и сестру, подхваченных потоком туристов. Он был явно рад видеть их, но разочарован, узнав, что Изабель оставили в монастыре. Он выглядел «худым и бледным», писала Витали, «но ему гораздо лучше, и его огромная радость при виде нас ускорит его полное выздоровление».
Несмотря на то что дамы после переезда испытывали тошноту и были одурманены шумом, дымом, сутолокой и размерами вокзала («Чаринг-Кросс по крайней мере в двенадцать раз больше, чем железнодорожная станция в Шарлевиле»), Артюр повел их в гостиницу пешком. Уворачиваясь от транспорта, он указывал на достопримечательности, «чтобы дать нам, по его словам, возможность осмотреться вокруг и вступить в контакт с Лондоном».
Миновав три километра пешком, они, шатаясь от усталости, добрели до пансиона в доме № 12 на Аргайл-сквер. Пока женщины восстанавливали силы аварийным запасом съестного, прихваченным из дома, Артюр отправился проследить за багажом.
«Когда прибыл багаж, Артюр помогал нести его наверх. После размещения его в нашей комнате Артюр уселся на него, смеясь. Я уже давно не видела его таким счастливым, и, сидя на сундуке, он сказал со вздохом облегчения: «Вот и вы наконец! Надеюсь, вы собираетесь остаться». […] Он рассматривал мамино лицо счастливыми, сияющими глазами.
Теперь, когда мама успокоилась насчет багажа, мы решили, несмотря на усталость, осмотреть еще несколько улиц. Артюр показал нам несколько великолепных магазинов. Мы проторчали перед ними слишком долго, по его мнению; затем он повел нас в великолепный парк. Спустя два часа мы вернулись в отель совершенно без сил».
В течение следующих трех недель мадам Рембо и Витали знакомились с памятниками и достопримечательностями буквально до тошноты. Рембо был набит анекдотами и статистической информацией обо всем: Тауэре, соборе Святого Павла, Банке Англии, подземке, поездах метрополитена, мемориале принца Альберта, конной гвардии, парках с их проповедниками и паствой и всех тайных местах, какие только он обнаружил с сентября 1872 года. Они посетили нескольких неизвестных английских друзей – возможно, учеников или собеседников, которые немного говорили по-французски и советовали Рембо «поехать загород или на морское побережье, чтобы восстановиться в полной мере». Он даже сводил их к докам и показал паром на Антверпен, вероятно, без упоминания слезливой сцены, когда Верлен отправлялся в Брюссель.
«Озарения», которые кажутся настолько далекими от обыкновенной реальности, имеют невидимое ядро эрудиции и личного опыта. Высокоскоростные туры Рембо по Лондону, как и ежедневные послеобеденные визиты в Британский музей, являются симптомами энциклопедического порыва, который не удалось удовлетворить поэзии. Мадам Рембо и Витали попали в руки гида, конечной целью которого является всеведение.
Поскольку последние пятьдесят лет объективная реальность имела дурную славу во французской литературной критике, стремление Рембо записывать и повторять зачастую упускали из вида
[538]. Но, как и Джеймс Джойс, он обладал мощной звукоподражательной фантазией, страстью к изобретению точных словесных эквивалентов. Некоторые его фразы, как искусные фотографии, более яркие, чем сама реальность: «Bavardage des enfants et des cages…»; «Un cheval détale sur le turf suburbain…» («Болтовня детей и (птичьих) клеток…»; «Лошадь взлетает на пригородных скачках…»)
[539].
Другим аспектом поэзии Рембо, который произвел на свет Лондон, был его дидактический энтузиазм. Он решил, что Витали должна открыть свой разум для чуждых обычаев и найти красоту там, где она не ожидала ее найти: «Зачем нам идти на проповедь на английском? – удивилась она. – Мы вернулись в наши комнаты в задумчивом настроении: я была обеспокоена этой протестантской службой». «Как могут эти протестанты казаться молящимися скромно и благочестиво! Какой стыд, что они не католики». Как внимательный педагог, он помог ей справиться со своей раздражительностью: «Мне так хотелось угоститься мороженым. Артюр, который так добр, предвидел мое желание».
К сожалению, Артюр «ходит слишком быстро» и «никогда не устает». Он, казалось, живет в другом временном масштабе. Очевидно, они испытали облегчение, когда он объявил, что ему придется оставить их одних. Он преподал Витали интенсивный курс английского произношения и вручил список слов на крайний случай – «крыжовник», «клубника с молоком»: «То, как я повторяла слова за ним, заставляло его смеяться, а потом он стал проявлять нетерпение». «Как медленно идет время, когда Артюра нет с нами!» – заметила она, когда ее брат ушел в Британский музей.
Для Артюра изначальная цель визита матери состояла в том, чтобы она увидела его определившимся с работой. Агентство передало несколько интересных предложений, но ни одно не было приемлемым. 16 июля Артюр попросил мать надеть свое серое шелковое платье и кружевную накидку, чтобы она могла поручиться за его респектабельность при собеседовании. Из этого ничего не вышло. Витали впадала в отчаяние: «Чем раньше он найдет работу, тем скорее мы сможем вернуться во Францию».
18 июля «Артюр вновь отправился дать несколько объявлений и найти другого агента». До сих пор было найдено только одно объявление: в «Таймс» от 28 июля: «некий французский профессор» предлагал обучение «французскому, немецкому и испанскому», что, несомненно, превосходит даже способности Рембо к блефу. Более подходящее объявление – единственное, которое соответствует всем известным мне подробностям, – появилось 20 июля 1874 года:
«Уроки французского в течение двух или трех часов ежедневно в обмен на стол и проживание. Платы не требуется. Говорит на английском. Предпочтительнее большой город, но не Лондон. Пишите по-французски на имя Фредерика Мея и сына, рекламных агентов, дом № 160, Пикадилли».
Это первый реальный признак того, что Рембо либо устал от Лондона, либо ему стало любопытно посмотреть другую часть страны. Его бешеный экскурсионный тур был прощанием с городом, который был его интеллектуальным спарринг-партнером в той же мере, что и Поль Верлен.
23 июля мадам Рембо была готова к отъезду. Он упросил ее остаться немного дольше. Она дала ему еще одну неделю, чтобы найти работу.
Наконец в среду 29 июля «мрачный и нервный» Артюр вернулся из агентства и объявил, что уедет утром. В спешке и суматохе были сделаны необходимые покупки, в последнюю минуту Витали подогнала по фигуре его пиджак и брюки.
«Четверг, 30. Артюр не в состоянии уехать сегодня, потому что прачка не вернула его рубашки.
Пятница, 31, 7:30 утра. Артюр ушел в половине пятого. Он был грустен».
