…Лишь одно из многочисленных звеньев. Мы не знали, да и не могли знать, сколько разведывательных групп, подобных нашим, действовало в районе Кракова.
Через годы вижу радиста Мака, бесстрашную Астру — тоже радистку, хлопцев легендарного Калиновского. Каждый, выполняя свою задачу, делал то, что мог.
Сто пятьдесят шесть дней действовала наша группа во вражеском тылу. Мы передали за это время больше ста пятидесяти радиограмм. И по сути, каждая строка в них, хотя мы не всегда отдавали себе в этом отчет, так или иначе служила одной и той же цели — освобождению и спасению города. Наши саперы, пользуясь данными разведывательных групп и польских друзей, уже в первые часы освобождения Кракова разминировали Вавель, Сукеницы, университет. Гитлеровцы заложили мины под всеми основными сооружениями, под многими архитектурными памятниками. Но взорвать их уже не смогли.
Были обезврежены и самовзрывающиеся мины замедленного действия. Саперы — и армейские, и фронтовые — в первые сутки трудились не покладая рук, не зная ни сна ни отдыха.
Велик их подвиг. Главное, решающее слово в спасении древней польской столицы сказал наш Солдат, Советская Армия.
Тогда, в хмурое январское утро 1945 года, мы, однако, ехали в Краков, еще не представляя себе в полной мере накала боев.
То, что мы видели на дороге, забитой догорающими танками, опрокинутыми повозками, уже припорошенными снежком трупами гитлеровцев, свидетельствовало о боях ожесточенных, упорных. Но это были впечатления мимолетные, поверхностные. И чтобы восстановить всю обстановку тех дней, общую картину сражения, мы обратимся еще к одному свидетельству.
Вот что пишет об этом важнейшем этапе Висло-Одерской операции бывший командующий 1-м Украинским фронтом Маршал Советского Союза Конев в своей книге «Сорок пятый»
[9].
«19 января рано утром я выехал на наблюдательный пункт 59-й армии к генералу Коровникову. Наступавшие войска армии, развернутые из второго эшелона, подтягивались для нанесения удара непосредственно по Кракову с севера и северо-запада. С наблюдательного пункта уже открывался вид на город.
…Войска самой 59-й армии уже готовились к штурму. Им была поставлена задача ворваться в город с севера и северо-запада и овладеть мостами через Вислу, лишив противника возможности затянуть сопротивление в самом городе.
Для меня было очень важным добиться стремительности действий всех войск, участвовавших в наступлении на Краков. Только наша стремительность могла спасти Краков от разрушений. А мы хотели взять его неразрушенным.
Командование фронта отказалось от ударов артиллерии и авиации по городу. Но зато укрепленные подступы к городу, на которые опиралась вражеская оборона, мы в то утро подвергли сильному артиллерийскому огню.
Спланировав на наблюдательном пункте предстоящий удар, я и Коровников выехали на «Виллисах» непосредственно в боевые порядки войск. Корпус Полубоярова уже входил в город с запада, а на северной окраине вовсю шел бой.
Продвижение было успешным. Гитлеровцы вели по нашим войскам ружейный, автоматный, пулеметный, артиллерийский, а временами и танковый огонь, но, несмотря на шум и треск, все-таки чувствовалось, что этот огонь уже гаснет и, по существу, враг сломлен. Угроза окружения парализовала его решимость цепко держаться за город. Корпус Полубоярова вот-вот мог перерезать последнюю дорогу, идущую на запад. У противника оставалась только одна дорога — на юг, в горы. И он начал поспешно отходить.
В данном случае мы не ставили себе задачи перерезать последний путь отхода гитлеровцам. Если бы это сделали, нам бы потом долго пришлось выкорчевывать их оттуда, и мы, несомненно, разрушили бы город. Как ни соблазнительно было создать кольцо окружения, мы, хотя и располагали такой возможностью, не пошли на это. Поставив противника перед реальной угрозой охвата, наши войска вышибли его из города прямым ударом пехоты и танков.
Говорят, будто солдатское сердце привыкает за долгую войну к виду разрушений. Но как бы оно ни привыкло, а смириться с руинами не может. И то, что такой город, как Краков, нам удалось освободить целехоньким, было для нас огромной радостью».
…Древний, красивейший город был взят целым и невредимым. Так завершилась битва за Краков.
Впрочем, наша поездка в освобожденный Краков только начинается.
В нашем распоряжении все тот же «Виллис» и спокойный, медлительный водитель-сибиряк с его неизменной присказкой: «Тише едешь — дальше будешь».
Здесь она к месту. То тут, то там предостерегающее «Мины!». Мы медленно двигаемся по уже расчищенным маршрутам с визитными карточками — добрыми напутствиями наших саперов: «Разминировано», «Мин нет».
…Меня потянуло к знакомым местам. Завернули к Монтелюпихе. Вот оно, мрачное здание краковской тюрьмы. Нам с Ольгой повезло. А сколько погибло в этом каменном мешке под пытками, сколько загубленных жизней на совести одного нашего общего «знакомого» — следователя-«весельчака»?
Я закрыл глаза и отчетливо, как на экране, увидел стены своей камеры. В ржавых пятнах от крови, исцарапанные ногтями, исписанные огрызками карандашей.
Если бы тюремные стены могли заговорить… Если бы…
Оглянулся. Рядом беззвучно, глотая слезы, плакала Ольга. И в глазах ее я читал тот же вопрос, который не давал покоя и мне: «Что с татусем, Стефой, Рузей? Живы ли?..».
Врубли… Врубли… Никогда не забуду то, что вы сделали для нашего дела.
Тогда, в схроне, затаив дыхание, сжавшись в комок ненависти, я знал, я был уверен: Комар не подведет, не выдаст. Верил и в старого Михала: и он из той породы, что хоть гвозди делай. Но Стефа? Откуда у этой девчонки взялись силы? Лежала под дулом автомата, избитая, в кровоподтеках, рядом с моим схроном. Тут даже слов не надо. Жест рукой, поворот головы — и конец. Выстояла. Ничем не выдала капитана Михайлова. Низкий поклон и тебе, татусь, и вам, милые сестры Стефа и Рузя, за вашу стойкость, за любовь и веру в мою страну, за ваш подвиг.
…Из Монтелюпихе девчата потащили меня на Тандету.
— Показывай, показывай, дядя Вася, где ты расстался со своими ангелами-хранителями.
Пришлось показать. Внешне Тандета за шесть месяцев почти не изменилась. Такое же бойкое место. Кипит, бурлит «черный рынок». Появились и новые лица. Монашенки с чопорными лицами, в высоких, накрахмаленных снежно-белых воротничках. Тоже что-то продают, покупают.
Побывали мы с девчатами в кино. Крутили какую-то довоенную комедию. Кажется, «Иван Иванович сердится».
Затем до вечера бродили втроем по улицам, площадям, слушали оживленный гомон города. Радовались сияющим, счастливым лицам. И плыли нам навстречу старинные дворцы, замки с башнями и флюгерами. В костелах шло богослужение. Сквозь открытые двери доносились торжествующие звуки органа. Зимнее солнце застревало на разноцветных витражах. После руин и пепла Днепропетровска, Киева уцелевший, спасенный Краков казался чудом.
