Примечательно, что в статье «Как делать стихи», говоря о процессе создания стихотворения «Сергею Есенину», Маяковский признавался: «Работа совпала как раз с моими разъездами по провинции и чтением лекций. Около трех месяцев я изо дня в день возвращался к теме и не мог придумать ничего путного. Уже подъезжая к Москве, я понял, что трудность и долгость написания – в чересчур большом соответствии описываемого с личной обстановкой. Те же номера, те же трубы и та же вынужденная одинокость».
Именно после поездки в Америку у Маяковского начинается своеобразный период философско-поэтических исканий (1925–1927 гг.). Последовательно создается целая серия произведений, ведущей темой которых являются раздумья о месте поэта в современной жизни, о соотношении служения обществу и личной жизни поэта: «Домой!» – «Сергею Есенину» – «Разговор с фининспектором о поэзии» – «Как делать стихи» – «Письмо писателя. Маяковского писателю. Горькому». И везде, вторым планом – настойчивое самоубеждение в правильности лично выбранной позиции:
Очень жалко мне, товарищ Горький,
что не видно
вас
на стройке наших дней.
Между тем продолжалась внешняя и внутренняя жизнь стихотворения «Домой!»: Я хочу быть понят моей страной, хочу быть понят.
Однако при последующих перепечатках стихотворения Маяковский снял это заключительное четверостишие!
Грузинский поэт Симон Чиковани по этому поводу писал в своих воспоминаниях: «Я не соглашался и поныне не согласен с таким решением. Эти четыре строки – органическая часть всего стихотворения, и их “ампутация” мне до сих пор кажется недопустимой. Концовка эта вызвала споры не только в Тбилиси (речь идет об упомянутом вечере у Кирилла Зданевича. – В. Д.), но и в Москве, и автор после внутреннего сопротивления (достаточно сильного) все же уступил одному из близких ему советчиков» [Чиковани С. Мысли, впечатления, воспоминания. С. 74].
Об этом же случае упоминает Р. Якобсон в статье 1930 года «О поколении, растратившем своих поэтов», посвященной трагической гибели Маяковского: «Это исторический факт: окружающие не верили лирическим монологам Маяковского, «слушали, улыбаясь, именитого скомороха». За его подлинный облик принимались житейские маскарады: сперва поза фата, потом повадка рьяного профессионала-газетчика. Сам Маяковский (самооборона поэта) порою охотно способствовал заблуждению. Разговор 1927 г. – Я: «Ранний износ нашего поколения можно было предсказать. Но как быстро множатся симптомы». – Маяковский: «Совершеннейший вздор! Для меня все еще впереди. Если бы я думал, что мое лучшее в прошлом, это был бы конец». – Напоминаю Маяковскому о его недавних стихах:
«Я родился, рос,
кормили соскою, —
жил,
работал,
стал староват.
Вот и жизнь пройдет,
как прошли Азорские острова».
– Это пустое! Формальная концовка! Только образ. Таких можно сделать сколько угодно. Стихи «Домой!» тоже кончались:
Я хочу быть понят моей страной,
а не буду понят – что ж,
по родной стране пройдусь стороной,
как проходит косой дождь.
(Так у Р. Якобсона. – В. Д.)
А Брик сказал – вычеркни, по тону не подходит. Я и вычеркнул» [Jakobson R. Selected Writings. Te Hague, 1979. Vol. 5. P. 374–375].
Некоторые детали этого «вычеркивания» передает Л. Брик: «Стихотворение “Домой” раньше кончалось так:
Я хочу быть понят моей страной.
С этим концом оно было уже дважды напечатано, когда он (Маяковский) опять прочел его (О. М.) Брику. Поднялся разговор о том, что содержание этих строчек неправильное. Разве может так говорить поэт, цель всей работы которого, цель жизни – быть во что бы то ни стало услышанным и понятым своей страной? Маяковский сказал, что он и сам это знает, но прибавил, что очень уж жалко выбрасывать такие хорошие строчки. И стал придумывать способы сохранить их. Острил, что есть только один способ: приписать их какому-нибудь другому поэту, напечатать и покрыть “за идеологию”. Больше Маяковский эти строчки не печатал» [Брик Л. Из воспоминаний о стихах Маяковского // Знамя. 1941. № 4. С. 228].
Так «ближайшие друзья» успешно «помогали» Маяковскому «себя смирять, становясь на горло собственной песне». Так поэт был вынужден оберегать тайники своей очень ранимой души. Но такие размашистые жесты «рьяного профессионала-газетчика» давались Маяковскому поистине кровью сердца.
В журнале «Новый ЛЕФ» (1928. Июнь. № 6) Маяковский публикует «Письмо Равича и Равичу». Молодой поэт из Ленинграда Л. О. Равич прислал в журнал стихотворение «Безработный». В нем показана трудная, полуголодная жизнь молодого парня-безработного в период нэпа. От него, безденежного и голодного, ушла и девушка, ушла на бульвар, где «покупают их мясо за деньги». (Сравним у Маяковского: «За сто франков препроводят в кабинет».) Но заканчивается стихотворение Равича словами:
Эй ты, сердце, до жизни охочее,
Веселее и жарче стучи!
Скоро утро —
Придут рабочие.
Попрошусь таскать кирпичи.
Чем-то задела эта тема Маяковского, возникли какие-то ассоциации. Маяковский, главный редактор «Нового ЛЕФа», счел необходимым выбрать это стихотворение из потока присылаемых в редакцию и лично, печатно ответить автору. В целом одобряя этот стихотворный опыт начинающего поэта, Маяковский в заключение пишет: «Темы “голод”, “безработица” взяты чересчур поэтически, описанием переживаний. К сожалению, эти темы в жизни шире. Ноющее делать легко – оно щиплет сердце не выделкой слов, а связанными со стихом посторонними параллельными ноющими воспоминаниями. Одному из своих неуклюжих бегемотов-стихов я приделал такой райский хвостик:
Я хочу быть понят моей страной,
а не буду понят – что ж?!
По родной стране пройду стороной,
как проходит косой дождь.
Несмотря на всю романсовую чувствительность (публика хватается за платки), я эти красивые, подмоченные дождем перышки вырвал».
Такова вкратце история, таков скрытый от посторонних «потаенный» смысл стихотворения «Домой!». Так на примере одного стихотворения видно, как поэта, для которого «любовь – сердце всего», постоянно засовывали в прокрустово ложе «гражданственности» и «идеологической выдержанности». Это делалось «ближайшими друзьями» поэта при его жизни, это на многие годы стало нормой нашего маяковедения после смерти поэта.
На этом можно было бы и закончить историю данного стихотворения, если бы она не имела продолжения в реальной жизни.
3
15 июня 1926 года у Маяковского и Элли Джонс в США родилась дочь Хелен-Патриция. 20 июля 1926 года он получает об этом письмо от матери ребенка, своей возлюбленной Элли Джонс. Но между ними – огромное пространство, океан. В житейском море они разъединены, как корабли в океане.
