– И унитаз мою… – признался Игорь.
– Вооот – о чем я вам и говорю. Так что заканчивайте вашу рукопись побыстрее, не сердите Регину Ромуальдовну, а то я каждый раз боюсь, когда она ко мне в кабинет заходит – думаю, вдруг укусит.
– Овчарка!..
– Ну точно! А я все гадал, кого она мне напоминает! Так вот, заканчивайте рукопись, сдавайте, и, глядишь, аванс вам выбьем. Сами знаете, как жены на аванс реагируют. Хоть вздохнете. И мне хорошо – я план закрою, в Сочи уеду, в санаторий, буду грязями лечиться. Говорят, грязи тоже помогают. Так что идите, работайте.
Игорь кивнул и вышел из туалета, так и не узнав, что случилось с Люсей.
Оказавшись на улице, Игорь закурил, высыпал на лавочку из карманов все деньги. Мелочью набирался рубль. Игорь кивнул, довольный, и поехал к Люсе.
На звонок никто не отвечал. Он продолжал давить на пимпочку. Естественно, из соседней двери выглянула соседка.
– Вы к кому?
– К Людмиле. Я с работы. Из издательства. За рукописью пришел. Я автор, – строго сказал Игорь.
– Так уволилась она. Давно уволилась. И уехала к матери. Квартира закрытая. Ключи у меня есть запасные, но я там смотрела – никаких бумаг не нашла.
– Почему уволилась? – Игорь старался говорить серьезно.
– Откуда я знаю? Мне она не докладывала. По собственному, наверное. Не по статье же. Только быстро очень съехала.
– Адрес не оставила?
– Оставила, конечно. На всякий пожарный. Только я вам его не дам. Вы мне бумагу сначала покажите, по которой я адрес должна вам дать, тогда дам. Если бумага будет. И с печатью! А так не дам.
– Хорошо, конечно. Я просто… волновался… То есть на работе мы все очень волновались. До свидания.
– Ну да, ну да…
Игорь вышел на улицу. На душе стало гадко и противно. Значит, Люся не из-за него уехала. Значит, опять наврала. Аркадий Леонидович сказал, что он ее не заставлял выбирать – или Игорь, или работа. Не будет же врать мужик со спущенными штанами? Или будет? Значит, она сама все придумала и решила. Все равно получается, что обманула. Тогда почему он должен чувствовать себя виноватым? Он ей ничего не обещал, не давал никаких надежд. На что она рассчитывала? Уехала к матери… Ну и с богом! Значит, сама себе судьбу выбрала.
Игорь сел в троллейбус и решил думать о рукописи. Но гадость в душе не отступала, не уходила. Зачем она с ним так? А может, у них бы все и получилось? Развелся бы он. Сейчас с этим проще. Детей бы, конечно, не бросил. Подумаешь, моральный облик! Он же писатель, а не дипломат. Ну, пожурили бы и быстро все забыли. Нормальная, обычная история – писатель и секретарша. Никто бы даже не удивился.
Зачем она уехала и так с ним поступила? Или дело не в нем? Может, из-за матери? Ведь говорила, что мать болеет. Нет, это у Ларисы мать болеет, операция была неудачная, надо еще одну делать. Но ведь и у Люси мать может болеть? Или что-то еще случилось?
Интересно, а что там у Сашки произошло? Запой? Нет, на Сашку совсем не похоже. Он и пил-то всегда в меру. Даже в институте в компаниях: все уже пьяные, а Сашка девушек до дома провожает, беспокоится. Игоря сколько раз до дома доволакивал. Нет, тут что-то серьезнее… Только почему он рукопись завалил? Да так, что у Аркадия Леонидовича простатит разыгрался? Вот это действительно интересный сюжет. Только у кого узнать? «Надо бы съездить на Сокол». Игорь кивнул сам себе и вышел на следующей остановке. Перешел на другую сторону платформы и поехал в обратную сторону.
Сокол ему всегда нравился, и особенно поселок художников, с его участками, на которых сквозь забор сверкали подснежники – белые и синие. Частные укромные домишки, считай, в центре города. Старые дома, с террасами и огромными кухнями, с детскими велосипедами, стоявшими во дворе. Самодельными качелями между двух сосен. Особый мир. Для своих. Для понимающих. Здесь, как всегда казалось Игорю, был особый микроклимат, специальный, для легко простужающихся творческих личностей. В этом анклаве, с почти деревенскими дорожками, домиками со ставенками – именно так, в уменьшительно-ласкательной форме, никак иначе, с воротами, выкрашенными в задорный малахит и лазурь, было всегда теплее и безветреннее. В любое время года здесь хотелось распахнуться, размотать шарф, расстегнуть рубашку, чтобы вдохнуть другой воздух. Зимой падал картинный пушистый снег, лежали живописные сугробы, а не мутная жижа, как во всем остальном городе. Весной никакой слякоти, даже дождь казался теплым.
Игорь шел знакомой дорогой и опять по привычке удивлялся: еще на автобусной остановке он запахивал ворот, жалея, что не надел свитер, но всего несколько шагов – и наваливалась тягучая жара, но не изнуряющая, а мягкая, сонная. За заборами в окнах домов горели люстры под абажурами, люди сидели за круглыми столами – Игорь никогда не видел за окнами именно круглых столов, но отчего-то решил для себя, что они непременно должны иметь такую форму. Ну, или овальные, в крайнем случае. Но никак не квадратные, обыденные, «пролетарские», как он их обозначал для себя.
Игорь шел и представлял себя за таким круглым столом под лампой-абажуром, непременно с длинными кистями, чтобы свисали почти до стола, и злился, завидовал, ненавидел. На дороге разыскивал камень и пинал его до самого дома Комаровского. Пинал со злостью. Камень отлетал в чужие ворота, отдаваясь гулким звуком. Игорь, как маленький, ускорял шаг, чтобы не подумали на него. В некоторых домах начинали лаять собаки, в иных отворялись калитки, из которых выходили женщины в шалях и строго спрашивали в пустоту: «Кто там?»
Иногда Игорь залихватски кричал в ответ: «Свои!» – и пускался наутек. Нет, ну умеют же устраиваться эти художники – тут и роддом, и магазин, где всегда есть колбаса. Живешь себе, цветочками любуешься, а захочешь в город выехать – так пожалуйста, неспешная и неутомительная прогулка – и ты уже в метро. Пиши свои пейзажи – не хочу!
Игорь часто представлял себе, как выходит утром во двор. Нет, сначала на холодную, промерзлую с ночи кухню. Варит кофе на электрической конфорке, курит на свежем воздухе и выбрасывает бычок в консервную банку. Нет, лучше пуляет окурок на чужой участок, прямо в рассаду. И садится писать, творить. Смотрит в окно, и там дети качаются на качелях, а жена колдует над рассадой. И можно выпить прямо с утра. Потому как грех не выпить в такой обстановке. А после обеда – сон, непременный, обязательный, восстанавливающий. Вечером – ужин, чай, гости. Все приедут, никто не откажется. Жена пирог с капустой испечет – большой, на противень, с румяной корочкой. Как же без пирога в такой обстановке? Или ватрушки. Ватрушки тоже хороши. Ну и почему все это досталось Комаровскому, а не ему? За какие такие заслуги?
Сейчас Игорь шел и по привычке пинал камень, но без особого рвения и удовольствия. На душе было муторно, как бывает от дурного предчувствия. Хотя предчувствие – это миф, щедро описанный в литературе. Нет никакого предчувствия, не бывает. Это уж он знает точно, наверняка. Но отчего-то хочется считать, что да, чувствовал, были знаки, предзнаменования, ощущения. И не послушался или, наоборот, послушался. Читатели любят про предчувствия.
