Да ничего не может быть! Не мужики ведь какие-нибудь!
А ещё в Интернет заходить запретили.
Что же там за стресс такой мне приходилось испытывать? Разве жизнь не была в шоколаде?.. До сих пор во всё это с трудом верится. Словно и не про меня говорят… А особенно в то, что все больничные расходы лейбл директора Сока берёт на себя и с меня не причитается ни копейки.
Вот это приятности.
А сегодня вечером пришёл этот странный парень. Который, типа, как «неприятное воспоминание». Я видела его в тот день, когда очнулась.
Радужки… такие тёмные, почти чёрные, прямо в цвет синяков под глазами – не спит совсем, что ли?.. Кожа очень светлая, зато губы яркие, сочные… Колечко в брови приветливо подмигивало, уши в дырах, но ни одной серёжки. Весь в чёрном. И эта кепка… Разве в помещении головные уборы снимать не принято?
И смотрит с таким сожалением, что аж внутри всё сжимается. В самую глубь. Словно в душу заглядывает. Словно это он был водителем того авто, что меня подрезал. Но ведь это был не он… это я точно знаю. Тому-то лет за пятьдесят. Вот же неловко. Всё смотрит и смотрит… да так, будто глазами пожирает. А я… а я ведь не могу просто попросить не пялиться, мало ли кто он такой?.. Ну да, красавчик, ничего не скажешь, но такие красавчики обычно и самые подозрительные. И самые опасные. Я с такими не связываюсь.
Опустился на стул напротив моей больничной кровати и поставил чехол от гитары к стене.
Смотрит. Внимательно. А я почему-то даже взгляд отвести не могу. Словно гипнотизирует. И что за странное покалывание в кончиках пальцев?.. А внутри будто чан с кипятком разливается. Очень странно. Даже как-то неправильно странно.
Взглянула на него с вызовом:
– Ты кто?
Парень не отвечал, смотрел молча. И опять это ощущение внутри. В первую очередь потому, что не помню, что бы хоть кто-нибудь в жизни на меня так смотрел. Даже олень Марк, который клялся в вечной любви и носился за мной полгода, прежде чем согласилась стать его девушкой, так на меня не смотрел.
Парень откашлялся.
Чего молчит?
– Эй, ты говорить умеешь? – поинтересовалась как можно мягче.
Улыбнулся – уже что-то. И что это за такая реакция в желудке на его улыбку? Ох, чёрт! А что, если…
Уставилась на него круглыми глазами:
– Слушай, я знаю, может, вопрос не к месту, но войди в моё положение: я вообще ничерташеньки не помню…
Усмехнулся. С чего вдруг?
– Опять ругаешься, – произнёс с улыбкой.
Вот блин! А голос-то какой приятный… И голова вдруг разболелась. Хоть и строю из себя тут напоказ всем здорового супергероя, на самом деле состояние после аварии оставляет желать лучшего. Про аварию, кстати, тоже не всё рассказали – во избежание пожизненной блокировки памяти.
Тяжело вздохнула, умоляя барабаны в голове не стучать так громко, и вновь посмотрела на парня:
– Так мы с тобой… мы с тобой… это… Не это? Не встречались?
– Нет, – помедлив, ответил парень.
– А-а, – вздохнула и уставилась на костяшки его пальцев – покрыты коркой засохшей крови. Любитель подраться? – Хорошо, значит…
– Шейн, – улыбнулся парень, и я посмотрела в чёрные как ночь, но такие тёплые глаза. – Моё имя.
Всё смотрит и смотрит. Внимательно так.
– Тейт, – ответила с неуверенной полуулыбкой.
Шейн усмехнулся.
Я – тоже и облизала пересохшие губы.
– Хотя ты, наверное, в курсе. Раз здесь.
– Я принёс тебе кое-кого. – Достал гитару из чехла.
Гибсон! Родной мой!
Благодарно приняла мою «крошку» из рук незнакомца и пробежалась пальцами по струнам – помнят. Всё помнят. Музыку нельзя забыть.
И разговор как-то пошёл в гору. Шейн рассказывал о моих прослушиваниях, о песнях, что исполняла, о выступлении в клубе и о дебюте. Было интересно слушать, но так много всего не срасталось в общую картинку…
– Что вам всем запретили мне говорить? – спросила серьёзно. – Что со мной происходило? Всё настолько ужасно? Просто невыносимо понимать, что у меня в жизни творилось чёрт-те что, а я даже не могу этого вспомнить! Шейн?
Поднял на меня глаза. Взгляд какой-то мучительный.
– Прошу, скажи хоть что-нибудь. Если ты сюда пришёл, значит, тебе не всё равно. Я не права?
– Ты должна сама вспомнить. Врач сказал, чтобы всё происходило естественно и постепенно.
– У меня и так голова болит, – сказала серьёзно. – А от того, что не имею права знать о событиях собственной жизни, болит ещё сильнее. Фиговая какая-то терапия получается, не находишь?
Шейн терпеливо вздохнул и с пониманием улыбнулся. Его рука дёрнулась, будто хотела коснуться моей, но тут же вернулась на место. Неловко как-то получилось. И воздух будто потяжелел, что ли.
Сглотнула.
– Кто ты? – спросила с недоверием, но твёрдо глядя парню в лицо. – Да, ты рассказал про FB, о которых я непонятно каким образом раньше вообще ничего не слышала, и даже сейчас с трудом верится, что передо мной мировая знаменитость, но кто ТЫ? Мы друзья?
Как же болит голова!.. Пульс подскочил. Вот сейчас придёт медсестра и заставит спать.
Шейн молчал, отвёл взгляд в сторону и просто кивнул.
Я вздохнула. Ну вот, у меня есть друг. Кто-то ещё, кроме Грейс.
– Друзья… Хорошо. Понятно. – Ничего не понятно. Встретилась с Шейном взглядом. – А… может быть, у меня парень был?.. Или это тоже из запрещённых вопросов?
– Он придёт завтра, – ответил Шейн тихо и немного грустно улыбнулся. – Не думаю, что… воспоминания о нём скажутся на тебя плохо. Он… он хороший парень. И он любит тебя.
Щёки тут же покраснели.
Нет, вы только представьте: у меня есть парень, который любит меня, а я ничего об этом не знаю.
На следующий день и вправду пришёл парень, и не один – в сопровождении директора Сока. На высоком шатене с пронзительными серыми глазами лица вообще не было, и он всё время посматривал на Сока таким взглядом, будто ему смерти желает.
– Тейт, – улыбнулся Сок после длительных расспросов о моём состоянии, – попроси Калеба больше не приходить, я не могу каждый раз срываться с места и ехать в больницу вместе с ним, чтобы у прессы не возникло подозрений.
– Ничего не поняла.
– Ах да, прости, – улыбнулся Сок и сцепил пальцы в замок перед собой, – ты ведь не помнишь Калеба. В общем, – бросил на шатена мрачный взгляд, – у вас пять минут, Калеб. Я жду тебя в коридоре.
Чувство неловкости. Откуда взялось?.. Даже дышать труднее стало. Где моя кислородная маска?..
Смотрит с такой нежностью и с такой… печалью, что совсем не по себе становится. Наверное, за меня переживает, а я даже не помню его.
