В конце того же 1127 г. Мстислав посылал «братью» на полоцких Всеславичей, которые не могли забыть потерю Минска и время от времени опустошали пограничные новгородские и смоленские волости. Войска шести Мономашичей и трех союзных князей (в том числе черниговская рать Всеволода Ольговича) одновременно вторглись в Полоцкую землю с разных сторон. Полоцк и другие города сдались без боя, однако полного послушания от Всеславичей Мстислав так и не добился. Спустя два года они отказались предоставить свои дружины для организованного великим князем общерусского похода против половцев. Тогда Мстислав решил вырвать полоцкую крамолу с корнем. Дождавшись возвращения русских полков из степи, он бросил их на Всеславичей. Под ИЗО г. летописи сообщают, что «кривичские» (полоцкие) князья Давыд, Ростислав, Святослав и два сына умершего Рогволода были захвачены вместе с женами и детьми и приведены в Киев, где их посадили в три ладьи и «поточили» в Царьград «за неслушанье их»356, «зане, – говорит летописец, – не бяхуть в его [Мстислава] воли и не слушахуть его, коли и [их] зовяшеть в Русскую землю в помощь, но паче молвяхуть Боняку шелудивому во здоровье» (Ипатьевская летопись, под 1140 г.). Полоцкие города перешли под управление Мстиславовых сыновей и посадников.
Подчинив Полоцкую землю, Мстислав ввязался в борьбу с ее западными соседями – прибалтийской чудью и литовскими племенами. Войны с ними заняли последние три года его княжения, но имели только относительный успех. 14 апреля 1132 г., вернувшись из литовского похода, Мстислав умер357. Очень скоро в Киеве возникло естественное желание канонизировать последнего сильного князя, занимавшего великокняжеский стол. Необходимое для этого проложное житие было сочинено уже современником Мстислава, но согласия на канонизацию со стороны Константинопольской патриархии не последовало. Мстислав остался «неофициальным» русским святым, не внесенным в богослужебные книги, но поминаемым 13 апреля358.
Историки же согласны между собой в том, что этот князь жил, так сказать, отцовским капиталом и, несмотря на свою личную доблесть, не смог ничего прибавить к последнему359. Правда, незадолго перед смертью он заключил «поряд» со своим братом, бездетным переяславским князем Ярополком, передав ему великое княжение под условием, что затем оно перейдет к старшему сыну Мстислава, Всеволоду. Это соглашение могло бы послужить важным прецедентом для выработки нового династического принципа. Но замыслам Мстислава не дано было осуществиться. С его смертью завершилась целая историческая эпоха – эпоха относительного государственного единства древнерусских земель под властью киевских князей. Последующие владельцы «златого» стола уже не могли вернуть Руси даже видимости политической монолитности. Время киевских «единовластцев» в Русской земле безвозвратно миновало.
Часть третья
Киев: яблоко раздора 1132–1157 гг.
Глава 1
Новый баланс сил
I
«И раздрася вся Русьская земля» – эти слова новгородского летописца, которые он предпослал описанию бурных событий, разыгравшихся в далеких от него южнорусских землях вслед за смертью Мстислава, стали горьким эпиграфом ко всему последнему столетию истории Киевской Руси – времени, когда главное место на страницах летописей заняли «бещисленыя рати и великыя труды, и частыя войны, и многия крамолы, и частая востания, и многия мятежи». Конечно, в самих этих явлениях не было ничего принципиально нового: всего этого в избытке хватало и прежде. Но если до сих пор внутренние крамолы и мятежи еще могли казаться аномалией, время от времени взрывавшей спокойное течение древнерусской политической жизни, то теперь они сделались правилом, заурядным явлением повседневности. «Усобица» до того въелась в быт, что слово это стало означать всякую войну, в том числе и с внешним врагом360. Новшество, стало быть, заключалось не в сути, а в масштабах. Последние же были столь велики, что создали у историков впечатление «распада» Русской земли на отдельные независимые княжества и дали повод говорить о наступлении полной политической «раздробленности» государства. Эта стандартная картина децентрализации, перехода от единого к множеству, неизменно воспроизводилась учеными различных школ, хотя и окрашивалась в разные цвета: кому-то Русь после Мстислава представлялась «федерацией» княжеств, а кто-то рассуждал о «феодальной раздробленности» как закономерном этапе развития русской «феодальной монархии».
В рамках линейного повествования о политической истории эта схема и в самом деле видится единственно возможной. И тем не менее такой взгляд на процессы, возобладавшие в развитии политической системы Древней Руси начиная со второй трети XII в., как и сами термины, употребляемые для характеристики этих процессов, не вполне адекватно передают существо дела – то, да не то. В конце концов, аргументация в пользу этих определений и исторических схем всегда занимает меньше места, чем оговорки об их неточности. Нередко упускалось из виду главное: то, что пресловутая «раздробленность» Руси была сложным, диалектически противоречивым явлением, в котором центробежные тенденции, набиравшие силу с конца XI в. и особенно ярко проявившиеся во второй половине XII – начале XIII в., соперничали с противоположными, центростремительными, действовавшими во всех областях древнерусской жизни – общественной, экономической, политической, культурной – и на разных социальных уровнях – как верхних, так и нижних. Утрата киевскими князьями государственного контроля над большей частью территории Русской земли, как ни парадоксально это звучит, вовсе не означала «распада» Древнерусского государства. Не случайно памятники этого времени полны плачей и сетований на политическую рознь князей, на их раздоры и войны, на непослушание младших старшим, однако при этом ни в одном из них «мы не встречаем даже намека на то, что государство распадается вместе с дроблением княжеских уделов»361. Нескончаемые жалобы древнерусских книжников конца XII – начала XIII в. на упадок нравственного духа династии и их литературные панихиды по былой славе не могут заслонить тот факт, что Русская земля как государственный организм представлялась им в целом той же самой страной, что и Русь эпохи Владимира и Ярослава. И они были по-своему правы, ибо в конечном счете основы государственно-династического порядка не претерпели с тех пор кардинальных изменений. Тяготение к централизации в X–XI столетиях было ничуть не сильнее, чем в XII и XIII вв.
Русские княжества в нач. XII в.
Просто тогда было меньше нарушителей единства страны, а в распоряжении киевского князя имелось больше возможностей сдерживать проявления неподчинения и сепаратизма. Необходимо также помнить и то, что с государственно-правовой точки зрения того времени «княжеские усобицы принадлежали к одному порядку явлений с рядами, имели юридическое происхождение, были точно таким же способом решения политических споров между князьями, каким служило тогда ноле, судебный поединок в уголовных и гражданских тяжбах между частными лицами; поэтому вооруженная борьба князей за старшинство, как и поле, называлась «судом Божиим». Бог промежи нами будет или нас Бог рассудит – таковы были обычные формулы объявления междоусобной войны. Значит, княжеская усобица, как и ряд, была не отрицанием междукняжеского права, а только средством для его восстановления и поддержания»362. Таким образом, под «раздробленностью» Руси следует понимать не столько новое качество древнерусской политической системы, сколько резко возросшее количество дезинтеграционных явлений, присущих властным отношениям между членами династии и в прежние времена. Но особенные острота и интенсивность, с которыми они дали о себе знать, делали их «явлениями нового характера уже по существу»363.
