Несговорчивая позиция новгородского архиепископа вынудила Клима Смолятича принять меры дисциплинарного воздействия. По словам летописца, он всячески «научал» Изяслава против Нифонта, и в 1149 г. великий князь внял голосу своего митрополита. Нифонта вызвали в Киев и посадили под арест в Печерский монастырь, где, впрочем, содержали без особенных строгостей. Тем не менее константинопольский патриарх Николай IV Музалон (1147–1149) направил Нифонту личное послание, в котором называл его противника «злым аспидом», а своего адресата – «праведным страдальцем», и обещал: «будеши причтен от Бога, брате, к прежним святым, иже твердо в православии пострадавшим… и всем покажеши образ терпения». Сменивший его на патриаршем столе Косьма II также почтил Нифонта сравнением с первыми святыми отцами. «Патриарх же приела к нему грамоты, блажа и [его] и причитая к святем его, – свидетельствует киевский летописец, – он же боле крепляшеться, послушивая грамот патриаршь».
Такими же мерами Клим пытался обезвредить и епископа смоленского Мануила, которому, по выражению летописца, пришлось «бегать перед Климом», скрываясь от посланцев митрополита и великого князя.
На князей, разумеется, приходилось воздействовать убеждением. Летопись свидетельствует, что Клим «многа писаниа, написав, предаде [передал, разослал]». Из них сохранилось лишь одно послание (ответное), адресованное смоленскому пресвитеру Фоме, но предназначавшееся, безусловно, для глаз Ростислава Мстиславича. Отводя от себя обвинения в честолюбии508, Клим, в частности, писал, что принял церковное кормило не для того, чтобы тешить свою плоть и услаждать тщеславие: «Вот, я назову тебе желающих славы – это те, которые присоединяют дом к дому и села к селам, приобретают изгоев и сябров [лично зависимых работников], борти и пожни, пустоши и пашни. От всего этого я, окаянный Клим, вполне свободен; но вместо домов и сел, бортей и пожней, сябров и изгоев – 4 локтя земли, чтобы могилу выкопать, и эта моя могила на глазах у многих. И если я свой гроб вижу ежедневно по семь раз, то не знаю, с чего бы это мне тщеславиться, – ведь нет мне иного пути до церкви, как только мимо могилы». Впрочем, от некоторой толики честолюбия, как откровенно пишет Клим, не свободен ни один человек – это естественная человеческая слабость: «А если бы я захотел славы, то это не было бы удивительным, ибо, по словам великого Златоуста, богатство презрели многие, а славу – никто». И далее: «Славы же и власти желают не только миряне, но и монахи; и стремление к ним преследует нас до гроба. Если даже кто из нас и глубокой старости достигнет, то и тогда никак славолюбия оставить не может».
На Ростислава оправдания Клима, кажется, не очень подействовали, но из уважения к брату смоленский князь не выказывал открытого недовольства новым митрополитом. Примириться же с Юрием Климу Смолятичу, конечно, не могло помочь никакое красноречие. Из ненависти к Изяславу суздальский князь твердо стоял на почве лояльности к Константинопольской патриархии. Греки, которые, по меткому замечанию одного историка, «ценили в эту эпоху византийского митрополита дороже, чем даже вспомогательные войска, в которых они так нуждались»509, не преминули отблагодарить Юрия, поддержав его претензии на киевский стол. В хронике Иоанна Киннама особо подчеркивается, что Юрий (Георгий) «занимал первое место [имеется в виду: по старшинству] между филархами [правителями] Тавроскифии». Все, чего Клим мог добиться в Ростово-Суздальской земле, – это назначения на ростовскую кафедру своей креатуры – епископа Нестора, старавшегося смягчить острые углы в отношениях между суздальским князем и новым митрополитом510.
Заточение Нифонта было не долгим. Когда в августе того же 1149 г. Юрий в первый раз занял Киев, новгородский владыка был немедленно освобожден и отпущен в свою епархию. Митрополит Клим разделил все превратности судьбы своего господина: уходил из Киева вместе с Изяславом, возвращался с ним назад, пока наконец вокняжение Юрия 20 марта 1155 г. не поставило точку в его скитаниях. Изгнанный с митрополичьего стола, он осел на Волыни, во владениях Мстислава Изяславича.
Но Юрий на этот раз не удовольствовался простым выдворением Клима Смолятича из Киева. Обратившись к императору Мануилу I и патриарху Константину IV Хлиарену, великий князь попросил прислать на Русь нового митрополита. Таковой там уже был выбран заранее, осенью 1155 г., – член патриаршего Синода, известный богослов по имени Константин. По его собственным словам, он был знаком с делами порученной ему епархии, видимо побывав на Руси в прежние годы в качестве патриаршего посланника.
Нифонт спешно прибыл из Новгорода в Киев для встречи митрополита Константина, но, не дождавшись его, умер 21 апреля 1156 г. и был погребен в «Феодосьевой печере» Печерского монастыря. Симпатизирующий новгородскому владыке киевский летописец называет его «поборником всей Рускои земли», ибо «бысть бо ревнив по божественем»511.
Два оставшихся противника Клима – Мануил Смоленский и Косьма Полоцкий – вместе с князем Юрием торжественно встретили приехавшего митрополита-грека. Свое святительское служение Константин начал с того, что «испровергъши Климову службу и ставления», то есть заново освятил Софийский собор и изверг из сана всех рукоположенных Климом священников и диаконов. Последние, правда, вскоре были поставлены заново самим Константином, взявшим с них «рукописание на Клима», – письменное отречение от опального митрополита-«русина». Но сочувствующие ему епископы все были постепенно смещены и заменены кандидатурами, лояльными по отношению к Константинопольской патриархии. Главного виновника церковной смуты, усопшего великого князя Изяслава Мстиславича, предали церковному отлучению загробно. Решение это выглядело скандальным даже с чисто церковной точки зрения512, не говоря уже о том, что анафема прозвучала в адрес Мономахова внука, любимого народом и погребенного с почестями в одной из киевских обителей. Но таково, по всей видимости, было требование Юрия.
Однако и Константин оказался не в состоянии привести Русскую церковь к единению. Политическая привязанность к одной из сторон конфликта превратила его в такого же заложника княжеских усобиц, каким был его соперник в борьбе за митрополичью кафедру Клим Смолятич. Церковный раскол был преодолен без него, восемью годами позже, и сделано это было усилиями светской, а не церковной власти.
Часть четвертая
Смещение центра силы
Глава 1
Возвышение Ростово-Суздальской земли
Княжеская усобица 1146–1157 гг. была вызвана династическим кризисом внутри размножившегося потомства Ярослава и являла собой безуспешную попытку этот кризис разрешить. Ожесточенная схватка младшего дяди со старшим племянником показала, что новый для Руси принцип наследования от отца к сыну (представленный линией Владимир Мономах – Мстислав Великий – Изяслав) еще не в силах одолеть старую традицию родового старейшинства, а последняя, в свою очередь, больше не способна сама по себе обеспечивать политическое единство княжеского рода. Полувековое господство отчинного права, укоренившее отдельные ветви Ярославичей в определенных землях и областях, привело к тому, что политические возможности того или иного князя отныне определялись не его местом на генеалогической лестнице, а исключительно материальной силой той волости, которая приходилась ему отчиной. И потому, в отличие от предыдущих усобиц, династические аспекты этой княжеской склоки не были столь уж важны с исторической точки зрения. Несравненно более весомым было то, что весь ее ход засвидетельствовал рождение нового государственного центра Руси – Ростово-Суздальской земли, чье богатство и людские ресурсы позволили Юрию – политику «областного», но никак не общерусского масштаба и к тому же не слишком удачливому полководцу – войти в историю с прозвищем Долгорукий513.
