На следующее утро ко мне подошел майор из НКВД и предложил мне новое назначение. Он видел, как я разговаривал с тем человеком из 11-й роты. Он попросил меня разузнать, не еврей ли он, где он в последнее время жил и работал. Майор сообщил мне, что услышал, как тот лейтенант очень хорошо говорит по-немецки, и, возможно, он будет полезен в качестве переводчика. Кроме того, он предупредил меня, что тот человек вооружен, и был случай, когда он не должным образом обошелся с русскими заключенными. В НКВД знали, что из того парня трудно что-либо вытянуть, но я могу быть тем человеком в лагере, который способен сблизиться с ним. Я ответил майору, что выполню его приказ.
Лейтенант из 11-й роты ходил за мной по пятам весь следующий день. Я сосредоточился на том, чтобы постоянно говорить с ним на ломаном немецком. Я записывал наши разговоры. На следующий день я подготовил рапорт для НКВД.
Я указал, что этот человек еврей и что эсэсовцы убили его родителей и сестру. Он работал на немцев в рабочем лагере в Киеве в качестве переводчика. Когда я доложил об этом майору НКВД, мне показалось, что он абсолютно равнодушно отнесся к выполненному мной заданию. Он сказал, что я хорошо выполнил свою работу, и приказал, чтобы я прекратил наблюдать за тем человеком.
Мне все это было так знакомо. На следующий день тот человек вдруг куда-то исчез из лагеря, и больше никто его не видел. Я рассказал о случившемся капитану Тараканову. Он снова повторил мне:
– Оскар, с самого начала я говорил тебе, что ты должен быть осторожен. Тот человек и мне задал несколько вопросов о тебе. Он говорил, что еврей, но я поговорил с ним немного на идише, и он не знал, как ответить мне. Я знаю, что никакой это не еврей, а просто еще один офицер НКВД.
Прошло уже почти четыре месяца с тех пор, как я прибыл в лагерь. Дни тянулись однообразно. Во время наших вечерних прогулок с Анищенко и Шарапилом я часто впадал в молчание, предоставляя им вести разговор вдвоем. Мне нравилось это знакомство, и я хотел бы считать их друзьями, но я знал, что мне никогда не следует ослаблять бдительность и считать нашу дружбу настоящей. Они часто заговаривали о своих семьях, о планах, взглядах на войну, мыслях и чувствах, которые позволяли мне понимать этих людей. Много раз, в свою очередь, они задавали мне сложные вопросы, но я всегда отделывался краткими ответами. Наконец они прекратили эти попытки и просто приняли мою молчаливую компанию. Я чувствовал, что разочаровываю их, но, в конце концов, это были люди, у которых я нахожусь в плену. Я ничем им не обязан.
Делало ли это мою жизнь более безопасной? Может быть, мне следовало продолжать оставаться на другой стороне в качестве заключенного? Мне нужно было только выжить, соблюдая правила. Я не без основания верил, что когда-нибудь война закончится и всех нас отпустят, по крайней мере тех, кто все еще жив. Но вместо этого я выбрал комфорт, и за это следовало платить. Если кто-нибудь догадается, что я немецкий солдат, меня казнят. А мое разоблачение могло последовать откуда угодно, будь то агент НКВД, или кто-то из офицеров, или даже кто-то из моих друзей. Одна ошибка – и все будет кончено.
Глава 12
Порядок и дисциплина
Смерть в лагере была обычным явлением. Некоторые не смогли пережить карантин, некоторые гибли от недоедания и болезней, некоторые – потому, что не соблюдали правила.
Каждый день поступал доклад об обнаруженном умершем в бараках или на территории лагеря. После этого нужно было позаботиться о трупе, и эта работа ложилась на плечи самих заключенных. Такой труд был изнурительным, особенно для людей, истощенных голодом, болезнями и физическими наказаниями. Земля в основном была все еще мерзлой и твердой. Лопаты и кирки были ледяными от холода, ими было тяжело управляться, когда они вгрызались в камень и мерзлую почву. От людей требовали слишком много работы, а у них оставалось слишком мало сил. И эти люди все хорошо понимали, насколько близок день, когда и им самим придется лечь в одну из таких ям.
Могилы располагались рядом с лагерем. За заключенными, которые их рыли, очень внимательно наблюдали. Но даже при таких строгих мерах однажды двоим из них удалось бежать. Оба были женаты. У одного было четверо детей, у второго – двое. На поимку отрядили лагерную охрану. Через четыре дня беглецов поймали и привезли обратно в лагерь. 8 марта, примерно за месяц до того, как я познакомился с Бруно, над ними состоялся публичный суд, на котором должны были присутствовать все заключенные лагеря. В России общепринято, когда в проблемах правосудия участвует народ. Роль судей исполняли старшие офицеры НКВД. Они сидели на балконе главного административного корпуса, единственного двухэтажного здания в лагере. Балкон нависал над большой открытой площадкой размером почти с городскую площадь, где было принято в подобных случаях собирать большие массы народа. Несмотря на то что на площади стояли, сгрудившись вместе, тысячи человек, царила странная тишина.
Офицеры вышли со второго этажа здания и заняли свои места на балконе. Начальник лагеря вызвал первого обвиняемого, и конвойный подвел того к месту суда. Начальник лагеря приказал обвиняемому изложить суть дела.
Тот встал и громким голосом, так, чтобы его могли слышать все присутствующие на площади, стал давать объяснения своим действиям. Он рассказал судьям, как в 1941 году служил в Красной армии и во время битвы за Киев попал в плен к немцам. Немцы освободили его, и он отправился в свой родной город. Там он устроился при немецкой администрации переводчиком, так как немного знал немецкий язык. «Я стал там работать, чтобы прокормить свою семью, – защищался он. – И мне не стыдно перед своим народом».
Суд был скорым, и этого человека приговорили к трем годам лагерей, во-первых, потому, что его признали немецким шпионом, а во-вторых, потому, что он пытался бежать. Судья встал и зачитал вердикт. Потом он спросил у всех, согласны ли они с таким решением. Все тихими голосами выразили свое понимание.
Затем настало время предстать перед судом второму обвиняемому. Он рассказал, что ему 26 лет, что у него жена и двое детей. Затем он поведал суду свою историю:
– До 1933 года у моих родителей было свое хозяйство и примерно 12 гектаров земли. Однажды к нам домой пришли коммунисты и объявили, что именем государства они отбирают у нас наше имущество. Они забрали лошадей и коров и все, что у нас было. Когда мой отец пытался сопротивляться, его осудили на 10 лет.
В то время мне было 15 лет. В нашей семье было шестеро детей. Нас лишили отца и выставили из дома. Потом нас переселили в другую деревню, в 30 километрах от нашей, где заставляли работать в трудовом лагере. У нас не было никакого имущества, кроме той одежды, что оставалась на нас. Все мы жили в одной маленькой комнатке в том лагере.
В 1940 году я вступил в Красную армию, а еще через год началась война с Германией. Я дезертировал и добровольно перешел на сторону немцев. Любой на моем месте поступил бы так же! В армии с нами обращались очень плохо, и за малейшую провинность любого ждала Сибирь. Я больше не желал сражаться за коммунистическую партию. Вскоре после того, как я оказался в немецком плену, мне разрешили покинуть место заключения. Как мне приказали, я немедленно встал на учет в полицейском участке в своем городе. Когда немцы отступили, меня арестовали и отправили в этот лагерь. Я бежал отсюда, потому что мне здесь не место. Я заявляю вам всем, что не стану защищать свою страну, пока моего отца не вернут нашей семье
[48].
