– Вы правы, чего их считать. Так, побочные потери, хоть и американцы, а не какие-то шведы. А своих сотрудников, да, жалко.
Он бросил на меня растерянный взгляд.
– Здание восстановили, но теперь в этом крыле создан мемориал в память погибших наших сотрудников и пассажиров самолета.
– И пассажирам? – переспросил я.
Он кивнул, сказал уже по-американски деловым голосом:
– Ну да, а чего им отдельно? Общий дешевле.
– Всего-то пару слов на доске дописать, – согласился я. – Ваша нация умеет деньги считать. Немцы, принеся свое протестантство, сделали этот народ великим.
Он, судя по его лицу, не понял, при чем тут какие-то немцы и какое-то протестантство, если он по штату гей, и сказал с той же надлежащей торжественностью:
– А возле здания построен мемориал, как вы могли заметить…
– Еще бы такой не заметить, – сказал я.
– …в виде парка со ста восьмьюдесятью четырьмя скамейками. Все торжественно обращены лицом к зданию, где погибли… Люди погибли, не скамейки, а то все из Европы придирчивые.
– Прекрасный парк, – согласился я. – Только не понял, почему сто восемьдесят четыре, если погибли сто двадцать пять ваших и шестьдесят четыре каких-то там никому не нужных пассажиров?
Он спросил испуганно:
– А сколько должно быть?
Я отмахнулся.
– Наверное, плохо считаю. Или это военная тайна. Все-таки Пентагон – не какая-то никому не нужная Лига Наций. Или ООН. А то и вовсе, стыдно выговорить, МАГАТЭ.
– Видимо, да, – сказал он с облегчением.
– Здесь все строго, – согласился я.
– Очень!
– Хотя военный министр почему-то гражданский.
Он на миг запнулся.
– Наверное, это с чем-то связано…
– Половой ориентацией, – предположил я. – Военные все-таки военные, а гражданские как бы гражданские… Гражданские всегда злее.
Он спросил нерешительно:
– Это результаты опросов?
– Психологии, – пояснил я. – Не им же воевать, это военные все предпочли бы миром, чтобы служить и не воевать. Жалованье у ваших военных такое, что лауреаты нобелевских премий завидуют!
– А какая отдача от лауреатов? – спросил он. – Военные одним своим видом и высоким жалованьем страну защищают.
Я кивнул на большую группу разношерстных людей у главного входа.
– Туристы?
– Да, – ответил он, – нам придется пройти с ними, чтобы не привлекать внимания.
Я кивнул, хорошая мера предосторожности, в Пентагон прут экскурсии за экскурсиями со всех концов страны и мира. Шпионы разорятся снимать всех входящих, вносить в базы, а потом долго и тщательно сверять портреты и прочие антропологические параметры, пытаясь установить, кто из них шпионнее.
На входе снова охрана, но больше декоративная, слишком мундирные, рослые и красивые. Явно наняли из службы эскорта знатных дам, одели в мундиры и велели стоять у входа со значительными лицами.
Здесь, как и везде, главное – сканеры и следящие за мимикой камеры. Мы прошли мимо неподвижных часовых, этих красавцев и тех, что дальше в коридоре, но и те тоже для красоты и значимости, настоящие стражи теперь везде незримы.
На нас никто и не взглянул, народу как муравьев, вот куда уходят деньги налогоплательщиков, да и наши тоже, доллары покупаем за рубли, поддерживая их проклятую валюту… которая на самом деле вообще-то нужна всем, но как не побурчать, это же чуть ли не единственное право, что осталось в странах свободной демократии.
– Нам сюда, – сказал Джон. – Не отставайте.
Мы сдвинулись за колонну в каком-то стиле, а там по коридору, где охранник кивнул ему молча, свернули за угол, лифт тут же приглашающе распахнул блестящие створки.
В кабинке Джон сказал успокаивающе:
– Это недолго. Здание спроектировано так, что в самый дальний уголок можно попасть за семь минут.
– Но мы идем не в самый дальний?
Он широко, по-американски улыбнулся.
– Прибудем через две минуты!.. Хотя длина коридоров тридцать километров.
– Ого, – сказал я, – а я слышал, только двадцать восемь.
Он смутился только на долю секунды, сказал почти с российской беспечностью:
– Просто округлил. Мы же американцы, а не какие-то немцы.
– Где встреча? – поинтересовался я. – В надземных или подземных этажах?
Он снова улыбнулся.
– Что вы, какие подземные?.. На самом верху! Можно сказать, пентхаус. Кстати, мы ехали долго, показать вам туалет по дороге?
– Который для белых, – поинтересовался я, – или для черных?
Он натянуто улыбнулся.
– Сейчас это уже несущественно. Хотя, чтобы показывать свою мультикультурность, белые сотрудники Пентагона все чаще предпочитают демонстративно посещать туалет для черных.
– И как?
Он кивнул.
– Вы правы, малость раздражают работающих здесь афроамериканцев.
Мы прошли молча мимо ближайших туалетов, их здесь вдвое больше, чем полагается на тридцать тысяч человек, туалеты для белых и черных при строительстве Пентагона располагали отдельно.
– Жаль, – сказал я невинно, – что президент Рузвельт всей своей властью сумел запретить вешать таблички «Для белых», «Для черных». По стране они у вас еще висели двадцать лет!
Он дернулся, посмотрел с неуверенностью.
– Почему… жаль?
– Могли бы показывать туристам, – сказал я, – как пример того, как много ваша страна сделала, чтобы уничтожить неравенство. У вас даже президентом побывал негр, половина программистов негры, и вообще негры, судя по фильмам и сериалам, самые умные и рулят во всем. В Америке и Зимбабве.
Он сказал неуверенно:
– У нас говорят «афроамериканцы».
– А я не подданный вашего президента, – напомнил я. – Так что завидуйте нашей свободе слова молча.
Мы прошли мимо двух десятков дверей, наконец он сказал бодро:
– Сюда, в этот зал.
– Там отдел ЦРУ? – спросил я шепотом.
Он покачал головой.
– Нет, просто даже местные не должны знать, кто вы и к кому прибыли.
Он распахнул передо мной, как перед королем, двери. Из помещения пахнуло величием, словно я попал в зал для приемов важных дипломатов времен королевы Екатерины.
В комнате прохаживаются вдоль стены с дисплеями от пола и до потолка вельможи, это первое и самое сильное впечатление, хотя почти у всех на плечах четырехзвездные погоны.
