– Если твоим чувствам, Тедди, нужен выход, возьми и посвяти себя одной из «хороших, скромных девушек», которых уважаешь, и не теряй времени на глупых.
– Ты в самом деле мне это советуешь? – И Лори взглянул на нее со странным выражением смешанной тревоги и радости.
– Да, но лучше подожди, пока кончишь университет, а тем временем готовься к тому, чтобы посвятить себя ей. Сейчас ты еще и вполовину не так хорош, как нужно для… ну, кто бы та скромная девушка ни была. – На лице Джо тоже появилось странное выражение, так как имя чуть не сорвалось у нее с языка.
– Я знаю! – согласился Лори с выражением покорности, совершенно непривычной для него, и опустил глаза, рассеянно накручивая тесемку передника Джо себе на палец.
«Ох, так ничего никогда не выйдет!» – подумала Джо, добавив вслух:
– Пойди сыграй и спой для меня. Мне до смерти хочется музыки, а твоей особенно.
– Спасибо, но я предпочел бы остаться здесь.
– Нет, это невозможно, здесь нет места. Иди и постарайся быть полезным, раз ты слишком велик, чтобы служить украшением. Мне казалось, что ты терпеть не можешь «быть привязанным к женской юбке», – сказала Джо, цитируя слова, сказанные им однажды в мятежном порыве.
– О, все зависит от того, чья это юбка! – И Лори дерзко дернул тесемку.
– Так ты идешь? – грозно спросила Джо, ныряя под диван за валиком.
Он сразу умчался, и, немного выждав, Джо потихоньку ушла, чтобы не вернуться, пока юный джентльмен не удалился, обиженный до глубины души.
В ту ночь Джо лежала без сна и едва начала засыпать, когда звуки приглушенных рыданий заставили ее броситься к постели Бесс с встревоженным:
– Что случилось, дорогая?
– Я думала, ты спишь, – всхлипнула Бесс.
– Это прежняя боль, драгоценная моя?
– Нет, другая, новая, но я могу выносить ее. – И Бесс постаралась удержать слезы.
– Расскажи мне, что тебя мучает, и дай мне исцелить тебя.
– Ты не можешь, нет исцеления. – Голос Бесс дрогнул, и, прильнув к сестре, она заплакала так отчаянно, что Джо испугалась.
– Где у тебя болит? Позвать маму?
Бесс не ответила на первый вопрос, но в темноте одна рука невольно поднялась к сердцу, словно боль была там, а другая еще крепче сжала руку Джо.
– Нет, нет, не зови ее, не говори ей, – горячо зашептала Бесс. – Мне скоро станет легче. Полежи со мной и «пожалей» мою бедную голову. Я успокоюсь и засну, правда, засну.
Джо повиновалась, но, пока ее рука нежно скользила по горячему лбу и мокрым щекам Бесс, ее сердце переполняли чувства, и ей очень хотелось заговорить. Но как ни была Джо молода, она уже знала, что сердце, как цветы, – его нельзя открыть силой, оно должно раскрыться само; так что хотя Джо и полагала, что знает причину страданий Бесс, она только лишь спросила самым нежным тоном:
– Что-то беспокоит тебя, дорогая?
После долгой паузы прозвучал ответ:
– Да, Джо.
– Разве тебе не станет легче, если ты скажешь мне, что тебя беспокоит?
– Сейчас – нет, пока – нет.
– Тогда я не буду задавать вопросов, но помни, что мама и я всегда рады выслушать тебя и помочь, если можем.
– Я знаю. Я скажу вам – потом.
– Боль отпустила?
– О да, мне гораздо легче; с тобой так хорошо, Джо!
– Усни, дорогая. Я останусь с тобой.
Так, щека к щеке, они уснули, а утром Бесс, казалось, была такой, как обычно, ибо в восемнадцать лет ни голова, ни сердце не болят долго, а ласковое слово может помочь преодолеть большинство невзгод.
Но Джо уже приняла решение и, за несколько дней обдумав план действий, поделилась им с матерью.
– На днях ты спрашивала меня о моих желаниях, мама. Я скажу тебе об одном, – начала она, когда они сидели вдвоем. – Я хотела бы, для разнообразия, уехать куда-нибудь на зиму.
– Почему, Джо? – И мать быстро подняла глаза, словно это был не только вопрос, но и возражение.
Не отрывая взгляда от шитья, Джо ответила серьезно:
– Я хочу чего-то нового. Я испытываю беспокойство и стремление видеть, делать и узнавать больше, чем сейчас. Я слишком много раздумываю о своих собственных маленьких делах, мне нужно взбодриться. Так что если в эту зиму можно обойтись без меня, я хотела бы вылететь из гнезда и полетать где-нибудь недалеко, попробовать крылышки.
– Куда же ты хочешь полететь?
– В Нью-Йорк. Вчера мне пришла в голову отличная идея. Вот она. Помнишь, миссис Кирк писала тебе о том, что ищет какую-нибудь заслуживающую доверия молодую особу, которая помогла бы ей приглядывать за детьми и шить? Довольно сложно найти именно такую, какую нужно, но я думаю, что сгожусь, если постараюсь.
– Дорогая моя, уехать, чтобы служить в этом огромном пансионе миссис Кирк! – Миссис Марч взглянула на нее удивленно, но без неудовольствия.
– Это не совсем то, как если бы я поступила в услужение, ведь миссис Кирк – твой друг. Нет на свете души добрее, она постарается сделать мою жизнь там приятной, я знаю. Ее семья живет отдельно от самого пансиона, и никто меня там не знает. Да если и знают, мне все равно. Это честный труд, и я его не стыжусь.
– Я тоже. Но как же твое писательство?
– Перемена лишь пойдет мне на пользу. Я увижу и услышу много нового, наберусь новых идей, пусть даже там у меня и не будет времени, чтобы писать. Домой я вернусь с богатым материалом для моей новой чепухи.
– В этом я не сомневаюсь, но скажи, это единственная причина для такой неожиданной фантазии?
– Нет.
– Могу ли я узнать о других?
Джо подняла глаза, Джо их опустила, затем сказала медленно, вдруг залившись румянцем:
– Может быть, тщеславно и нехорошо говорить это, но… боюсь… Лори становится слишком нежен ко мне.
– Значит, ты не отвечаешь ему той же любовью, какую он, по-видимому, начинает испытывать к тебе?
– Что ты! Конечно, нет! Разумеется, я люблю дорогого мальчика так, как всегда любила, и очень горжусь им, но насчет большего… Об этом не может быть и речи.
– Я рада этому, Джо.
– Но почему?
– Потому, дорогая, что, на мой взгляд, вы не подходите друг другу. Как друзья вы очень счастливы, а ваши частые ссоры быстро проходят и забываются, но боюсь, вы оба скоро взбунтовались бы, если бы были связаны друг с другом на всю жизнь. Вы слишком похожи и слишком любите свободу, не говоря уже о том, что оба обладаете горячим темпераментом и сильной волей, что помешало бы вам быть счастливыми вместе, так как супружеские отношения требуют бесконечного терпения и снисходительности друг к другу, а не только любви.
