Откуда у них взялся обладатель этого голоса? Смогла предположить только одно, что ночью к Наташе нагрянули неожиданно гости из отдаленных мест и она была вынуждена оставить их ночевать у себя. А может, это родственники? Но за дверью сказали:
— Ой! — Дверь без дальнейших расспросов отворилась. — Я проспала, — сокрушенно призналась Наташа.
Она могла бы этого и не говорить. Весь ее вид — помятый и нечесаный — говорил сам за себя. Хриплый голос, удививший меня, принадлежал все той же Наташе. Она со сна, оказывается, всегда сипела, как застарелый пьяница.
— Ты соображаешь, сколько сейчас времени? — набросилась я на нее. — Мы же к двум часам не успеем. Тебе только умываться не меньше получаса нужно.
— Без паники, — отозвалась Наташа. — На водные процедуры хватит и двадцати минут. И могу обойтись без завтрака.
— Ты с ума сошла. Завтрак приготовлю я, а ты не трать времени и — марш мыться. Иначе я за себя не отвечаю.
Через каких-нибудь сорок минут мы бодренько пробежали к ближайшему входу в метро.
Удивительно, но в библиотеку нам удалось попасть без всяких проволочек. Постовой мельком глянул на наши пропуска и отвернулся.
— Куда теперь? — спросила Наташа.
— В туалет. Перевоплощаться. Кстати, о чем ты не захотела вчера вечером сообщить по телефону?
Последовало продолжительное молчание. Я уже предположила самые гнусные вещи, как вдруг Наташа заговорила:
— А-а, вспомнила. Я договорилась с капитаном Степановым, и он обещал держать нас в курсе — неофициально, ясное дело, — если будут какие-то новости. А говорить я тебе об этом не хотела, потому что телефон твой, милочка, может прослушиваться.
— Ну, прошу в кабинет, госпожа конспираторша.
Я затолкала Наташу в кабинку, где мы и приступили к изменению своих образов, решив на всякий случай слегка изменить и облик Наташи. Но увлеклись делом и чуточку пересолили. Я напялила на себя уже привычный парик и в один момент превратилась в жгучую брюнетку. Нанесла легкий слой грима и покрылась загаром. Накрасила глаза, губы и обмоталась шифоновым шарфиком нежно-бежевого цвета. На мне была длинная шерстяная юбка неприметного кирпичного цвета, черная блузка и длинный вязаный жилет в клетку. Мой теперешний облик ничем не напоминал девушку, которую бандиты видели в кафе.
Наталья была в синих джинсах и темно-синем бадлоне. Волосы она собрала в хвост и надела очки с простыми стеклами. Очки ей шли и к тому же изменили ее до неузнаваемости. Гримом она тоже воспользовалась — надо же было замазать свои синяки. И чтобы я не слишком выделялась, как она мне объяснила. Я оглядела нас с пристрастием и осталась довольна. И в смысле эстетики, и в смысле неузнаваемости камуфляж нам удался на славу. Теперь оставалось обнаружить тех или того, из-за кого мы замаскировались. Иначе вся возня пошла бы насмарку. Глупо щеголять по библиотеке, вырядившись как попугаи.
Хихиканье и наши возбужденные восклицания были слышны на весь туалет, что выяснилось, когда мы, очень гордые собой и своей новой внешностью, вышли «в люди». Нас встретили задумчивые и пытливые взгляды многочисленного общества, собравшегося тут. Общество сплошь состояло из пожилых дам. Они, видимо, хотели что-то у нас спросить. Скорее всего нечто нескромное, потому что выражение их лиц я не назвала бы одобрительным. Мы верно поняли их и постарались покинуть комнату с наивозможной быстротой, провожаемые дружным молчанием, настолько полным негодования, насколько только молчание может быть чем-то заполнено.
Отойдя от опасного места с максимальной скоростью, приличествующей двум девушкам, старающимся сбежать побыстрее, но одновременно пытающимся сохранить чувство собственного достоинства, мы свернули за угол и смогли там наконец-то отдышаться.
— О чем они могли подумать? — тревожно поинтересовалась я. — Там было несколько подружек моей мамы. Если они меня узнали, то можно меня сразу пристрелить. Они расскажут матери, что ее дочь запирается в кабинке туалета с некоей особой и они обе там глупо хихикают, а потом ее дочь выползает оттуда накрашенная, как панельная девка. И добавят еще от себя пару замечаний. Они же не смогут ограничиться одними фактами. Хотя и голые факты выглядят неутешительно, но эти язвы обязательно придумают какое-нибудь грязное объяснение моему поведению. Самое меньшее, чем они ограничатся, — что я лесбиянка. Ты понимаешь весь ужас положения, в которое я попала из-за собственной неосторожности?
Наташа ответила, что понимает прекрасно, но тетки вряд ли узнали меня и могут лишь подозревать, кто именно был в кабинке. И потому они не пойдут к моей маме жаловаться на мое аморальное поведение. Потому что побоятся попасть в глупое положение. Если там была не я, они будут выглядеть в глазах библиотечного общества как грязные сплетницы, а им этого не захочется. Самое большее, что смогут они сказать маме при случае, что видели девушку с угольным цветом волос, которая непристойно хихикала возле унитаза. Но мало ли кто это мог быть!
Несколько утешившись этими сумбурными объяснениями, я предложила осторожно, чтобы не нарваться больше на знакомых, пробраться к залу техники, который был конечной целью нашей вылазки.
Наслушавшись вчера по телефону о разносторонних увлечениях Амелина, я пришла к выводу, что единственное объединяющее его интересы звено — это криминал. Непорядочность его, присутствующая в рассказах о нем, не позволяла усомниться, что и сюда он явился с целью кого-то обмануть или, может быть, украсть редкий фолиант.
Работая в свое время в Публичке, я вдоволь повидала удивительных шедевров — начиная от подлинных писем Наполеона к разным людям до микроскопического экземпляра сборника сказов Бажова, размером со спичечный коробок. Хранились здесь уникальные словари и рукописи. И была комната Фауста. Допустим, что саму комнату Амелину даже с друзьями свистнуть не удастся, но рукописные Библии с изумительными по красоте иллюстрациями, книги, от которых так и веяло древностью, вполне могли быть похищены. А ведь дотрагиваясь до них, ты как бы соприкасаешься с бесчисленными поколениями людей, державших эти книги в руках за столетия до тебя. Они хранились с величайшей тщательностью и считались святыней библиотеки, но это совсем не означало, что этим они полностью застрахованы от воров.
И эти бандиты могут украсть все — даже мою любимую Библию, чей переплет украшен огромным аметистом! И хотя она подвешена над столом на двух цепях, — им замки и цепи не помеха. И письма Вольтера тоже могут украсть, и еще тысячи вещей.
Как-то до сих пор я воспринимала бандитов безотносительно к убыткам, какие они могут нанести честным людям. Погром в моей квартире я давно им простила. Что взять с мужчин, которые и в собственном доме постоянно все ломают. Но только теперь до меня дошло, что ценности, хранящиеся в библиотеке и в других местах, находятся под угрозой. Все замерло внутри от ужаса. Одновременно я почувствовала прилив сил и бешенства.
Я стояла с выпученными глазами и открытым ртом. Не позволю! Не позволю им украсть у нас наше литературное богатство. На что же я буду любоваться, если бандиты все украдут? Сначала одну, потом другую книгу и постепенно вынесут все сокровища, принадлежавшие, как ни банально это звучит, всему нашему российскому народу. Ведь когда вы наслаждаетесь их видом и содержимым, то книги в этот момент принадлежат вам, а не библиотеке, которой только дозволяется их хранить.
