Последнее слово «Света» Глеб написал с большой буквы, хотя по правилам грамматики этого не требовалось, и несколько раз обвел его ручкой. Впрочем, как уже говорилось, свою задачу Глеб видел в том, чтобы заинтересовать или даже шокировать Тополян. И, как мы вскоре увидим, цель эта была достигнута. Правда, Светлана истолковала странное послание Глеба по-своему.
10
Черепашка вспомнила о записке Глеба, когда прозвучал звонок на большую перемену. Порывшись в рюкзаке, она вытащила из блокнота сложенный вчетверо листок. Естественно, содержание записки было Люсе неизвестно. Черепашка не имела привычки читать чужие письма, и о людях, способных на такую низость, отзывалась с презрением. Оглядевшись по сторонам, Люся обнаружила, что Тополян в классе уже нет. Обычно на большой перемене все отправлялись в буфет. Туда-то Черепашка и поспешила, сунув листок в карман. Светлана сидела в окружении одноклассниц, уютно расположившихся за угловым, самым дальним столиком. Девушки пили томатный сок с булочками и живо о чем-то беседовали.
«Наверное, свой ВОС обсуждают, – подумала Люся. – Уже второй день успокоиться не могут. Интересно, долго они еще будут его перемалывать?»
Наутро после вечера открытых сердец, на который Черепашка не смогла пойти из-за занятости на телевидении, Лу взахлеб делилась с ней впечатлениями. Правда, она ничего толком не рассказала, ограничившись лишь восторженными восклицаниями:
– Просто супер! Ты, Люська, полжизни потеряла! Только не проси, все равно я тебе ничего не скажу. – И заговорщически добавила шепотом: – Понимаешь, мы поклялись.
Впрочем, Черепашке, если честно, не больно-то и интересно было. Она смутно догадывалась, что это, должно быть, что-то чересчур сентиментальное, какие-нибудь душевные излияния вроде: «Ах, девочки, какие мы все замечательные и милые! Давайте всегда будем такими!» И все это под девизом: «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались!»
Черепашка органически не переваривала всяческого рода телячьи нежности и заверения в вечной преданности и любви. Нет, все это было не по ней. Поэтому в душе Люся тихо радовалась, что работа помешала ей посетить столь волнительное мероприятие.
При ее приближении голоса девушек, как по команде, смолкли. Это дало Люсе основание заключить, что она не ошиблась: одноклассницы горячо обсуждали недавний девичник.
– Извините, если помешала, – каменным голосом начала Черепашка. Вся эта таинственность вокруг ВОСа уже порядком ей надоела и начинала откровенно раздражать. – Свет, – обратилась она к Тополян, – я вчера встретила одного нашего общего знакомого. – Почему-то Люся не стала называть Глеба по имени. Вспоминая потом этот разговор, Черепашка пыталась разобраться в себе, понять, почему она выразилась так туманно. – Он очень просил меня передать тебе привет и вот это.
Протягивая Тополян аккуратно сложенный листок, Люся обратила внимание, как резко изменилось выражение Светиного лица: щеки зарделись, улыбку будто стерли с губ, глаза забегали.
– Что это? – с непонятным для Черепашки испугом спросила Тополян, никак не решаясь взять записку в руки.
– Не знаю, – удивленно пожала плечами Черепашка. – Я не читала.
Тут Тополян выхватила у Люси листок, быстро развернула его, пробежала глазами (боковым зрением Черепашка видела, что там всего одна строчка, не больше трех-четырех слов), затем резко смяла записку, вскочила и, бегая лихорадочным взглядом по лицам подруг, прошептала почти беззвучно:
– Как я вас всех ненавижу!
Девушки так и замерли в изумлении. Почему-то в эту секунду все посмотрели на Черепашку, словно именно она должна была дать объяснение происходящему. Люся же выглядела не менее растерянной, чем все остальные.
Зажав в кулаке смятую записку, Тополян вдруг хрипло захохотала, затем изо всей силы пнула ногой табуретку, на которой только что сидела. Табуретка со скрежетом проехала несколько метров по кафельному полу и с грохотом свалилась на бок. Тополян же улыбнулась победной улыбкой, словно именно этого падения табуретки и добивалась, и посмотрела на девушек совершенно безумным взглядом.
– Вы очень сильно об этом пожалеете. Обещаю! – прошипела она и покинула буфет с гордо поднятой головой.
– Люсь, чего это с ней? – спросила Лу, провожая Тополян ошарашенным взглядом.
– Ты у меня спрашиваешь? – возмутилась Черепашка.
Она подозревала, что странное поведение Тополян каким-то образом связано с дурацким девичником, но никак не могла связать это с запиской Глеба.
– А у кого мне еще спрашивать?! – перешла в наступление Лу. – Мы сидели, мирно беседовали, пили сок… Тут являешься ты, передаешь Светке какую-то записку, и у той съезжает крыша на глазах у всей честной компании! Если ты немедленно не скажешь нам, что там было написано…
– Да я понятия не имею! – гневно перебила Черепашка. – Не читала!
– А откуда ты ее вообще взяла, эту чертову записку? – решила внести ясность Каркуша.
– Я же сказала, – нервно дернула плечом Люся, – мне ее передал один наш общий знакомый. Мой и Тополян.
Черепашка помнила о своем обещании Свете никому не рассказывать о том ужасном происшествии.
– Что за знакомый? – допытывалась Каркуша. – Как его зовут?
– Глеб, – ответила Черепашка, решив, что, назвав одно лишь имя, она вряд ли нарушит слово.
– Глеб? – в один голос протянули Каркуша, Наумлинская, Снегирева и Луиза Геранмае.
– Но ведь Светка его… – начала было Галя, но Каркуша резко оборвала ее, выкрикнув:
– Молчи! Мы же поклялись!
Наступила тишина. Все взгляды были по-прежнему устремлены на Черепашку, которая мысленно уже проклинала себя за несдержанность. Значит, на этом их ВОСе речь каким-то образом зашла о Глебе, стало быть, Тополян сама рассказала им о том, что он несколько суток держал ее под замком, в подвале… Но что еще она им наболтала? Почему девчонки так удивились, услышав его имя? Все эти вопросы не давали покоя, но Черепашка понимала, что ответов на них она не получит, во всяком случае сейчас.
– Люсь! – Лу первой удалось взять себя в руки. – Ты иди, нам тут необходимо кое-что обсудить.
– Да обсуждайте на здоровье, – хмыкнула Черепашка, пожала плечами, развернулась и зашагала к выходу.
Нет, она не станет ничего выяснять. Что бы там между ними ни произошло, она, Люся, уж точно ни в чем не виновата. Глеб попросил ее передать Тополян записку, она это сделала, вот и все! Ей не в чем было упрекнуть себя. Разве что не следовало называть имя Глеба… Но кто же мог предположить, что Тополян, которая так заботилась, чтобы информация о том злополучном ее приключении оставалась тайной, сама же и проговорится? Да еще неизвестно, как там она все повернула. От этой взбалмошной особы, явно страдающей комплексом барона Мюнхгаузена, можно чего угодно ожидать!
11
– Девочки, – с опаской оглянувшись по сторонам, прошептала Галя Снегирева. – Это что ж такое получается? Полный бред. Как же это Глеб мог передать Светке записку, если она его того… укокошила?
