– Конечно, Владыка, – произнес Зафир, кланяясь. – Только тех, кто сам захочет прийти.
Эта ночь прошла для Нории в горячем дурмане плотской любви, и девушки, пришедшие к обожаемому Владыке-дракону, потом шепотом рассказывали, что был он особенно внимателен, нежен и страстен и так и не дал никому из них поспать. А еще одарил наутро прекрасными украшениями, которые и драконице надеть не стыдно.
Среди пришедших к Нории в эту ночь была и черноволосая, черноглазая Зара. Ей нравилась невеста господина, и она, будучи поумнее многих в гареме, предчувствовала, что скоро дракон забудет про своих нани-шар. И что эта ночь вполне может стать последней, когда он позвал их к себе.
Зара любила Владыку не как женщина мужчину – как восторженная девочка, получившая возможность прикоснуться к чуду. И именно поэтому она пришла к нему. Может быть, когда-нибудь, когда дракон наконец завоюет свою невесту и они будут жить долго и счастливо, он вспомнит с улыбкой и нежностью и ее, Зару из Аль-Севедов.
И не испытывала она чувства вины перед госпожой из Рудлога, взявшейся учить их писать и читать, – потому что Ангелине, если она возьмется за ум и откроет глаза, достанется все чудо целиком. А ей, Заре, достаточно и этого мимолетного сладкого касания от необыкновенно нежного к женщинам красноволосого дракона.
Глава 7
Конец октября, Пески
Четери
Четери доплыл до середины своего озера, нырнул в темную воду так глубоко, как позволяло дыхание, достал до холодного слоя, развернулся и, вытянувшись стрелой, устремился к поверхности. Вынырнул под ночным небом, лицом к белеющему дому, и поплыл обратно.
Пришедшие на землю Чета люди сдержали обещание и начали восстанавливать его жилище. Вычистили в отсутствие дракона комнаты, настелили легкую крышу, принесли самотканых ковров и матрац, набитый верблюжьей шерстью, кувшин для воды и немного сухого мяса и лепешек – не испортятся, дождутся хозяина.
Ему было достаточно, а как отблагодарить их – он придумает.
За кипарисовой рощей уже виднелись огни разрастающегося поселения, и иногда ветер доносил запах дыма и готовящейся еды. Все-таки хорошо, что он прилетел так поздно. Значит, гостей сегодня не будет, а завтра он улетит. Подпитает ночью землю и улетит.
Через час Мастер клинков уже лежал на колючем матрасе, закинув руки за голову, и погружался в дремоту. Ему было хорошо здесь, потому что можно было представить, что все вокруг по-прежнему и что не томился он пятьсот лет в мучительном, отупляющем полусне-полуумирании под удушающей тяжестью миллионов тонн горной породы.
Поначалу он бился, пытался скинуть с себя эту тяжесть, рвался, пока не обессилевал и не повисал в каменной пустоте, теряя сознание. Потом приходил в себя, а в голове звучали голоса его собратьев, затихающий плач детей, уговоры матерей, которые не могли прижаться, укрыть родных, и все равно находились рядом, пусть мысленно. Пели песни, убаюкивали словом. Именно долгая, мягкая колыбельная одной из дракониц стала его навязчивым кошмаром. Иногда во сне Четери снова слышал этот мотив, и сжималось горло, и он рычал, плакал и вновь пытался вспороть удушающую тьму и спасти хоть кого-то.
Детей он перестал слышать первыми…
Всем телом ощущались вспышки силы Владык: они пытались синхронно разрушить каменную тюрьму, командовали – и все закованные драконы рвались вверх, но силы их крыльев и магии не хватило для спасения.
И тогда же прозвучало проклятие виновным в предательстве. И приказ не тратить силы, уходить в анабиоз и держаться столько, сколько возможно.
Его личным проклятием стало неумение воинов-драконов даже в анабиозе отключать восприятие окружающего мира – ведь враг не должен иметь возможности подкрасться, в каком бы состоянии ты ни был.
И Четери, потерявший счет времени, застывший в камне, как мошка в янтаре, слышал затухание сознания своих воинов. Ощущал дыхание горы, треск и ворчание в ее недрах – земля живая, она постоянно в движении. И раз за разом чувствовал вспыхивающую надежду на то, что это не просто судороги каменных жил, а разрушение их темницы, но потом она гасла, уступая место равнодушию.
Чет умирал все эти сотни лет и никак не мог умереть.
Он слышал, как меняются на поверхности времена года, как полосует по каменным склонам дождь и бегут вниз ручьи, как там, на свободе, гуляет ветер, как сходят лавины, как бегут стада баранов с живой, горячей кровью, как шуршат и осыпаются крошкой дряхлеющие камни.
Он чувствовал вспышки тепла, когда кто-то из Владык отдавал всю свою силу заключенному в камень народу, чтобы была надежда выжить хоть кому-то. Владыки истекали потоками силы и умирали. Сначала самый старший и могущественный, Терии Вайлертин, отец Нории. Затем – по убыванию силы. Нории был самым молодым и слабым, и он остался последним.
Слышал Четери и теплый голос, похожий на плеск веселого ручья по гладким солнечным камешкам, который пел ему о надежде и сначала умолял, а потом требовал держаться. Голос был женский, и он уносил боль.
Иногда женщина плакала и просила прощения, что недоглядела. Потом снова пела, возвращая дракона в сознание, и обещала, что найдет выход, хоть сама и не имеет права трогать гору.
Иногда Мастер думал, что это песни смерти, иногда – что игры обезумевшего сознания.
Оставалась надежда, что со смертью Седрика заклятие падет.
Нет, не пало.
Пало оно, лишь когда два проклятых трона опустели и сила крови Рудлог перестала сдерживать гору.
Четери, растворенный в небытии, потерявший счет времени, медленно угасающий и ждущий смерти как прихода ласковой и милосердной матери, с давно уже перегоревшими и забытыми чувствами, запомнил только оглушительный нутряной вой лопающейся горы. Затем были ударивший по глазам свет, полет кувырком куда-то вниз, и боль, восхитительная невыносимая боль от ломающихся крыльев и ног, и холод катившейся вместе с ним снежной лавины.
Сколько-то времени он пролежал без сознания.
Очнулся, жадно глотая свежий воздух, от которого голова болела так, что, казалось, еще несколько вздохов, и она лопнет.
Боялся открыть глаза – больно было от света даже с закрытыми, – и тыкался мордой вокруг, полз червяком, волоча за собой переломанные крылья, лизал сухим языком грязный, смешанный с каменной крошкой снег, чтобы хоть немного жидкости попало внутрь.
Билась в голове мысль просто лечь и умереть, но Четери был воином, лучшим из воинов, и не мог не сражаться.
Внизу снег стал таять, и второй раз он очнулся уже ночью, в луже холодной воды, и почти всю ее выпил. Когда пил, почувствовал привкус крови и пополз на него.
На тушу первого горного барана он наткнулся через несколько десятков метров, но полз до нее, останавливаясь и почти умирая от слабости и боли, полночи.
Сожрал за один укус и даже не почувствовал.
