– Прости, Мариш.
Я сжала кулаки. Вот сейчас, если бы каким-то чудом воскресший Симонов вошел в гостиную, я бы его убила. Растерзала просто.
Катька трясущимися руками вставляла в мундштук сигарету, а я достала свои, и мы закурили.
– Плохие привычки у нас общие, – хрипло сказала она и засмеялась. Я улыбнулась мрачно, ненавидя этот дом и понимая, что вряд ли засну сегодня.
– Тебе надо выпить, Кать, – предложила я, оглядывая гостиную. – Где тут можно разжиться коньяком?
Ей, по-хорошему, нужен был психотерапевт, но за неимением оного на вечер сгодился и алкоголь. Я пила мелкими глотками – все-таки завтра на работу, – курила и рассказывала о себе. О жизни до того, как нас нашли. И было мне хорошо. Так бывает, когда делишь боль на двоих.
– Да уж, – сказала она через час, уже совершенно успокоившаяся – только припухшие глаза да красный нос напоминали о недавних рыданиях, – потрепала нас судьба, Мариш. Не пойму, за что? Почему?
– Просто так? – предположила я, пожав плечами. – Иногда вещи происходят просто так, Кэти.
– Нет, Марин, – подруга покачала головой. – Все всегда имеет свою причину. Но мы можем никогда ее не узнать.
Катя всегда любила философствовать.
– Что ты станешь теперь делать? – полюбопытствовала я. В голове уже немного шумело, а Спасская вообще была пьяной и задумчивой. Но это точно лучше, чем трезвой и испуганной.
– Продам дом, – она огляделась с отвращением, – куплю что-нибудь приятное, буду детей воспитывать. Что еще остается, Марин?
– А поступить в университет? Ты же мечтала?
Она усмехнулась.
– Да кому я там нужна, кобыла великовозрастная? Туда в шестнадцать-семнадцать поступают, а мне двадцать четыре скоро будет. Что, учиться среди вчерашних школьников?
– А почему нет? – спросила я. – Почему, Кать? Ты свободна. Ты можешь делать что хочешь. Нет больше клетки, не создавай ее себе сама. Пойдешь учиться, мужчину найдешь… хорошего… чтобы ноги тебе целовал.
Она налила себе еще коньяка, глотнула, скривилась.
– Какой мужчина, Марин? Я после Симонова даже смотреть в их сторону не могу. Хотя, – она прикрыла глаза и как-то очень по-женски улыбнулась, – был один. Всего один, но какой!
– И кто он? – полюбопытствовала я, положив в рот маленький треугольничек с паштетом.
– Писатель, – Катя стряхнула пепел в пепельницу, но неудачно, и он просы́пался на столик. – Он, кстати, про вас информацию искал. Не знаю, издал книгу или нет. Встретились один раз, и всё. Незадолго до смерти Симонова.
В голове зазвонили тревожные колокольчики.
– Зовут Инклер. Ев-ге-ний Инк-лер, – она так тягуче выговорила это имя, так выгнулась, потянулась при этом, что сразу стал понятен весь контекст, все то, что осталось несказанным. Я схватила сигарету. – Я звонила… но у него телефон заблокирован. Самое забавное, что я все эти годы ни разу Симонову не изменяла, а тут как попутал кто.
Да, и я даже знаю кто. Попутал. Права Кэти, плохие привычки у нас общие. И, видимо, он дал ей другой телефон. Было бы забавно, если бы подруга позвонила ему, а ответила я.
Я затянулась и как-то успокоилась. Ненавижу Кембритча. Ничего ведь не изменилось.
– Я тогда опять на грани была, – продолжила рассказывать Спасская, – даже таблеток купила, чтобы наглотаться. Только девочки останавливали, и то… думала, так лучше будет. А тут он. Одна ночь – и я поняла, что стоит жить. Смешно, – она невесело усмехнулась, – не для детей, не для себя, а из-за одного мужика.
Ну что же, спасибо тебе, Люк. За то, что я могу поговорить с ней. Но как же противно… знала бы Катя, что он просто так творчески к заданиям подходит. Ни за что не скажу.
– Жить стоит, – твердо произнесла я, – всегда стоит, Катюх. Тебе надо бы к специалисту, подруга, пусть мозги поставит на место.
Она внимательно посмотрела на меня.
– А ты как была, так и осталась прямолинейной, Рудложка.
– Эти шесть лет не стоят того, чтобы нести их в себе всю жизнь, Кать, – ага, легко советовать другим. – Тебе двадцать три. Впереди столько всего! Ты богата, молода, красива, у тебя две дочери… да мужики будут умолять о возможности просто прикоснуться к тебе. Вот что, – все-таки алкоголя оказалось чуть больше, чем нужно, – в субботу у Васи день рождения. Тебе должны были выслать приглашение. Приходи. Будем начинать жизнь с чистого листа.
– Траур, Мариш, – напомнила она.
– Какой траур, Кать? – раздраженно ответила я. – По чудовищу, который тебя почти поломал? По нему ты горюешь? Для кого это, для высшего света? Да им начхать было на тебя, почему ты должна учитывать их мнение? А, Катя?
– Моя до отвратительного честная и прямая Рудложка, – прошептала она, пьяно улыбаясь. – Как я все-таки рада, что ты жива. И здесь.
– Кэти, не уходи от ответа, – сурово скомандовала я. – Ты хочешь на бал или нет? Если нет, то я давить не буду, достаточно с тебя давления. А если да, то плюнь на все. Никто на тебя косо посмотреть не посмеет.
Кэт долго думала, накручивая черную прядь на палец. Этот жест – тоже из нашего общего детства.
– А знаешь, – сказала она совершенно трезвым голосом, – хочу. И пойду.
– Моя смелая Кэти, – я улыбнулась, заглушая мерзкое чувство, грызущее меня изнутри с момента, как я услышала фамилию «Инклер». – Теперь все будет хорошо. И, если вдруг надо будет поговорить, поплакать, поорать – звони и ори на меня. Днем я в поликлинике, но вечером мои уши и вся моя тушка в твоем распоряжении. И завтра пойдем по магазинам. Угу?
– Угу, – подтвердила она, светло улыбаясь. В гостиной будто стало теплее, словно все это время над подругой витал призрак ее чудовищного мужа, а я смогла, сумела-таки его прогнать. Не знаю, надолго ли, но одну я ее теперь не оставлю.
Мы сидели допоздна. Обратно меня вез охранник, и я ревностно следила за тем, как он держит руль, не дергает ли моего «Птенца».
Ненавижу Кембритча.
Мариан Байдек
– Вы уверены, что ваши щиты выдержат, если вдруг сработает снайпер? – сурово допытывался принц-консорт у придворного мага.
Со среды Василина должна была начать приуроченные к ее дню рождения посещения оставшихся после землетрясения раненых в больницах и детей в детских домах, и барон проверял и перепроверял схему охраны и сопровождения и все не мог остановиться. Хотя выезд был уже через полчаса.
– А давайте я поставлю щит, а вы в меня выстрелите, – с некоторой даже саркастической обидой отозвался Кляйншвитцер. С этим вопросом Байдек подходил уже не в первый раз, и терпение блакорийского мага было на исходе.
– Согласен, – без тени улыбки отозвался Мариан.
Через некоторое время из кабинета придворного мага раздалось несколько выстрелов. Подбежавшие охранники чуть не снесли дверь, а когда все-таки смогли ее открыть, то увидели одобрительно похлопывающего себя пистолетом по бедру барона и немного бледного придворного мага, снимающего щиты. Помощники Зигфрида с ужасом взирали на принца-консорта из-за дверей кладовой, где хранились зелья и заготовки для амулетов.
