Вика спала. И он, стараясь не смотреть на сгиб локтя, пошел в соседнюю палату, к Максу.
Максимилиан Тротт кривился, слушая уговоры добродушной медсестры поесть, и мечтал, чтобы назойливая женщина куда-нибудь испарилась. Голова болела страшно, но, во всяком случае, он уже не выпадал в темноту от любого движения или попытки сосредоточиться, и можно было спокойно все обдумать. А вот звуки по-прежнему раздражали, и свет все так же резал глаза, заставляя боль пульсировать в висках и глазницах.
Расстроенная несговорчивым пациентом медсестра выскочила за дверь – жаловаться врачу, а в распахнутую дверь вошел бледный и тощий Алекс, посмотрел на друга, улыбнулся.
– Ты даже на смертном одре будешь заставлять женщин от тебя шарахаться?
– И я рад тебя видеть, – пробурчал Макс, неловко, чтобы не потревожить разламывающуюся голову, приподнимаясь на койке. – Не рано ли ты решил двигаться, Данилыч?
– Раньше начну – раньше восстановлюсь, – объяснил ректор, присаживаясь рядом с Троттом и без зазрения совести утаскивая с подноса сладкую булочку. – Только есть хочется постоянно.
– Ешь, – Макс поморщился. – Я на глюкозе, да и организм не воспримет. И говори тише, Данилыч.
– Хреново, да? – сочувственным шепотом спросил Свидерский, протягивая руку за второй булочкой.
– Хреново, – признался Тротт. – И не ускорить никак, иначе до эпилепсии доускоряюсь. Март тебе рассказал про тха-охонга?
Алекс кивнул.
– Ты знаешь что-нибудь про этих тварей?
– В Бермонте коллега показывал панцирь, – хмуро сказал Макс, – напоминает по описанию смесь гигантского муравья со слизняком. По их словам, всего несколько таких прорывов было. А тут защищенный королевский дворец, где нет никакой сейсмоактивности. Ни один манок не дал бы ему сил пробить стихийные щиты. Ты же понимаешь, что это значит?
– Понимаю, – спокойно произнес Алекс, уже уничтоживший ползавтрака и глядевший на остатки с голодным блеском в глазах. – Но сейчас мы с тобой полудохлые, восстановишься – и поговорим.
Он снова посмотрел на поднос и стянул желтоватый, вкусно пахнущий кусок мягкого солоноватого сыра, виновато посмотрел на инляндца.
– Да ешь уже, – Макс махнул рукой и тут же поморщился, – порадуй медперсонал за меня.
Некоторое время в палате висело молчание: Алекс уничтожал завтрак, Тротт пытался справиться с головной болью и кривился от бликов света на плиточных стенах палаты. Еще и ветер за окном разгулялся, и оно ритмично поскрипывало, доводя инляндца до белого каления.
– Малыш, – вдруг серьезно спросил его друг, – скажи мне, когда ты с темным ментальными ударами обменивался… он должен был раскрыться. Ты его не смог прочитать?
– Нет. Не смог, – ответил Тротт сухо, и пауза перед ответом была заметна лишь ему.
В дверь постучались, она распахнулась с выносящим мозги скрипом, и огромный Ситников, возникший на пороге, гулко проревел:
– Извините, профессор Тротт, можно к вам?
– Ситников, не орите, – огрызнулся лорд Максимилиан. Сощурился – из-за спины семикурсника выглядывала Богуславская, оказавшаяся принцессой Рудлог. Увидела его, покраснела и спряталась обратно.
– Извините, – гулким шепотом попытался оправдаться Матвей. – Мы на минуточку. Узнать, все ли у вас в порядке, профессор. Извините, Александр Данилович, здравствуйте. Ух ты, вы здорово выглядите. Димка тоже очнулся, только к нему пока не пускают…
– Здравствуйте, – ухмыльнулся Свидерский, поглядывая то на мрачнеющего Тротта, то на очень внимательного студента.
– Я не в порядке, Ситников, – язвительно сообщил лорд Тротт, – но это не ваша забота. Прекратите ко мне бегать с Богуславской, как заботливые бабушки. Увидимся на занятиях, если решите заниматься дальше.
Матвей сдвинул плечи, набычился. Обиделся.
– Он болеет, – быстро и тихо зашептала Ситникову сзади первокурсница, гладя его по руке, – поэтому такой злой. Не расстраивайся.
Тротт почувствовал глухое раздражение, а уж голова заныла так, будто кто-то со всей силы врезал ему по затылку.
– Богуславская, ваш анализ восхищает. Вы точно тот университет выбрали?
– Я Р-рудлог, – сказала Алина резко, выступая из-за спины угрюмого Ситникова.
– Вы думаете, это сделает меня добрее? – усмехнулся Тротт.
– Макс! – сурово рыкнул Свидерский, перевел взгляд на раскрасневшуюся девушку. – Ваше высочество, простите нашу неучтивость. Лорд Тротт тоже очень сожалеет о своей резкости.
Алина покраснела еще сильнее, хотя, кажется, уже некуда было, стояла с совершенно несчастным видом. Матвей бросил на своего преподавателя тяжелый взгляд и потянул ее из палаты.
– Да-да, – холодно сказал Тротт им вслед, – приношу свои извинения, ваше высочество.
Она услышала, но не обернулась, только расправила плечи и презрительно фыркнула. Совсем по-детски.
Алекс подождал, пока закроется дверь, постучал пальцами по опустевшему подносу. Тротт лежал с закрытыми глазами, кривился и молчал.
– Макс, не забывайся, – предупредил его Свидерский. – Эта девочка – пятый человек в Рудлоге и представительница одной из самых могущественных семей в мире.
– Хватит нудить, Данилыч, – инляндец открыл мутные от боли глаза, – сам всё знаю. Если она Рудлог, что с ее аурой?
Ректор пожал плечами.
– Самому хотелось бы понять.
– Алекс, ты иди, – попросил вдруг природник глухо. – К себе.
Свидерский покачал головой, встал.
– Я попрошу для тебя обезболивающего.
– Бесполезно, – Макс бледнел на глазах. – Иди, не стой над душой. И еще, Данилыч… – он вздохнул, сжал зубы, – организуй Поляне регенератор, у Марта должны были остаться.
Уже закрывая дверь, Алекс услышал из палаты друга болезненный, сдавленный выдох-стон.
Глава 2
30 октября, Иоаннесбург
Служба королевского протокола была в панике. Накануне бала предполагалось, что высочайшие гости переночуют в подготовленных покоях, с утра примут участие в прощальном завтраке и разъедутся по домам. Но проклятое чудовище сорвало все планы, и теперь в срочном порядке нужно было организовывать завтраки, планировать совместный обед, украшать для обеда залы – отдельно для членов королевских семей и отдельно для их свит, – думать, чем развлекать и отвлекать аристократов, проснувшихся раньше своих сюзеренов, и молиться, чтобы этим закончились изменения в протоколах.
Однако молитвы эти услышаны не были, и около полудня выспавшиеся величества решили посетить раненых в лазарете. Шаг был, безусловно, достойный и политически оправданный, но замученные врачи уже даже не находили сил кланяться и приветствовать венценосных посетителей. Впрочем, к этому все отнеслись со снисхождением.
