С того времени прошло восемь недель. «Теперь я устроена», — уверяла себя Эбби. Она сшила подушечки, повесила занавески цвета настурции, тяжелые, плотные, которые можно задергивать по вечерам, чтобы хоть на время скрыться от недремлющего ока, преследовавшего ее весь день. Еще она купила две картины — правда, оконные проемы занимали почти всю стену, поэтому смотрелись они не очень — и современный фарфоровый сервиз. И ничего не сказала о том, как сильно скучает по старому полированному дереву и изысканному дрезденскому фарфору прошлого века, к которым привыкла дома. К тому же, положа руку на сердце, она не слишком жаждала иметь кровать с балдахином. Однако, помимо всего прочего, Люк совершенно не понимал, что жене требуется определенный переходный период. Невозможно вот так сразу, в одночасье, сродниться с новой обстановкой, которая столь разительно отличается от прежней.
Потому что здесь все не так. Даже Люк…
Но за восемь недель Эбби начала понемногу привыкать. Вот если бы еще глаза Люка немного потеплели, она смогла бы стать счастливой. Хоть люди и говорят, что этот жесткий взгляд — результат палящего солнечного света, Эбби не верила в это.
Солнце уже жарило вовсю. Его лучи проникали в гостиную и заливали золотом реку, где на изумрудных волнах безмятежно покачивалась на якоре старая облезлая лодчонка цвета хаки. Люк говорит, что это судно стоит здесь уже несколько месяцев, еще до приезда Эбби появилось. Обитает на ней весьма подозрительный австралиец. Вид у него как у разбойника, только вместо большой дороги он выбрал реку. Время от времени он подрабатывает в окрестных хозяйствах, объяснил ей Люк. В такие дни он садится в протекающую шлюпку, покидает свою развалину и рано утром приплывает на берег, а поздно вечером тем же путем возвращается обратно. Для Эбби этот человек представлял собой всего лишь смутный образ, скитающийся по своему убогому жилищу; худосочная фигура, на которой вечно не было ничего, кроме пары поношенных штанов. Интересно, на что он вообще живет? Все время на лодке торчит, слушает свой старый патефон, так денег не заработаешь.
Особенно ему нравился один модный мотивчик, и последнее время он целыми днями крутил эту пластинку.
Утконос засуетился,
Когда встретил кенгуру…
Вот был бы класс пообедать с ней сейчас…
Ведь я люблю тебя одну, я люблю тебя одну…
Для Эбби эта песенка быстро превратилась в символ Австралии. Весь день она хлопотала по хозяйству под завывание этой незатейливой музыки, доносившейся с лениво несущей свои воды реки.
Нельзя сказать, чтобы мотивчик у нее уже в зубах навяз и начал раздражать девушку, но если Джоку он вскоре и не наскучит, то ей — наверняка. Люк зовет этого мужчину Джоком, поскольку его настоящего имени не знает. Говорит, что никогда не встречался с ним. Но день за днем Джок сидел на своей лодке и пялился на ее дом — еще одно недремлющее око.
— Ты смотришь на него не меньше, чем он на тебя, — совершенно резонно заметил Люк.
— Просто мне кажется, что он с меня глаз не сводит.
— Тогда задерни шторы, и дело с концом.
— Можно, конечно, и так, но мне нравится глядеть на реку. Она такая прохладная. И вообще, если я задерну шторы с этой стороны, с другой все равно останется миссис Моффат с Милтоном. Или кукабарры с глазами-бусинками. Или этот ходячий ужас, Дедра.
— Ты у меня, слава богу, красавица, есть на что поглядеть, милая. К тому же я не думаю, что всем этим людям очень интересно, чем ты тут весь день занята.
— Я тоже так считаю, просто им больше заняться нечем. Этот ленивец на лодке и Милтон, который к креслу прикован.
Люк снова рассмеялся. Он никак не желал воспринимать ее всерьез.
— В таком случае доставь им удовольствие.
Муж не понимал, что за эти восемь недель у нее уже начала складываться фобия. Ей все время чудилось, что за ней наблюдают. Не понимал, и не надо, лучше ему вообще об этом не знать.
И все же напряжение Эбби росло день ото дня. Она пила кофе под бесконечное завывание «Ведь я люблю тебя одну, я люблю тебя одну…» и внезапно вздрогнула от неожиданности, поймав в окне какое-то движение: розовый отблеск, который тут же исчез из вида. Эбби вздохнула и замерла в ожидании.
Вскоре, как она и предвидела, в окне появилось маленькое лисье личико. Остренький носик прижат к стеклу, худосочное тельце в розовой рубашке и джинсах застыло в неуверенной позе, на лице — нерешительная улыбка.
Дедра, дочь Лолы, собственной персоной, ждет, когда ее пригласят в дом. Эбби никогда в жизни не встречала столь безобразного ребенка и именно поэтому не могла жестко обойтись с бедняжкой, хотя Дедра тоже страдала общим семейным недостатком — назойливостью. К тому же девчушка чем-то напоминала Эбби ее саму, ее одинокое детство с отчимом и молодой матерью, которая была слишком хороша и слишком занята собой, чтобы обращать внимание на интересы и нужды дочери от первого, не слишком удачного брака. Эбби, конечно, не заглядывала в чужие окна, как это делала Дедра, но она понимала, что значит быть одной, отрезанной от мира, всегда с завистью смотрела на чужое счастье и чувствовала себя так, словно ее и этих людей разделяет глухое непробиваемое стекло.
Поэтому Эбби и не могла резко обойтись с Дед-рой, в результате чего девчонка привязалась к ней и все время слонялась рядом, молча заглядывала в окна, гуляла по саду или сидела на камне на склоне холма, наблюдая за домом неподвижными глазами ящерицы. У Дедры было худенькое бледное личико, торчащие во все стороны светлые волосы и длинные белесые ресницы. Несмотря на свою худобу, она «жрет как лошадь, — жаловалась ее мамаша, — но, видно, не в коня корм. Куда только все девается? Вся в папочку пошла, который в Сан-Франциско живет». Или в Сингапуре? Или на Луне? Хотя девочка и ходила в школу, друзей у нее не имелось. Она находилась в полной изоляции, то ли по своей воле, то ли ровесники избегали ее — не разобрать. Никому не известно, что происходит в голове этого странного создания.
Но сегодня Дедра изменила своим привычкам и смело постучала в окно, в руках — какой-то маленький предмет.
Эбби неохотно подошла к двери:
— Привет, Дедра. Ты почему не в школе?
— У нас выходной.
— Тогда почему бы тебе не заняться чем-нибудь поинтереснее? Заглядывать в чужие окна — занятие не из самых увлекательных, как мне кажется.
Чистые невинные глаза округлились от удивления.
— Да чем тут займешься?
— Ну… мама твоя на работе…
Дедра пожала плечами:
— Она сказала, что купит мне новое платье, если у нее время будет.
Тоненькие запястья Дедры вечно слишком далеко высовывались из рукавов школьной формы, а юбки поднимались все выше и выше, оголяя худые длинные ноги. Но сама Лола всегда одевалась по последней моде. «Приходится», — как бы извинялась она. Нельзя работать в шикарном салоне и выглядеть оборванкой. Отец Дедры не появлялся с самого рождения дочери. Оставалось лишь теряться в догадках, носила ли Лола имя миссис Хендерсон по закону. Глядя на дочь, мать постоянно твердила, что, по крайней мере, имя девочке выбрали подходящее. Это действительно что-то с чем-то!
