Но какому правилу подчинены теоретически эти перемены? Что касается этого вопроса, то он аналогичен первому нашему вопросу. Говорили, что тяжесть наказания должна быть в прямом отношении к страху наказания и в обратном отношении к возможности безнаказанности при данном социальном положении. Этот род карательной теоремы требует, мне кажется, следующего дополнения: minimum, дающий возможность разнообразить наказания, должен изменяться в данной стране и в данное время в прямом отношении к безопасности и спокойствию народа и в обратном отношении к беспорядку
[122]. Следовательно, все прочие условия одинаково (то есть при равенстве всех других причин смятений или самонадеянности) противоположны сумме преступности. Каждый данный род правонарушения надо специально исследовать там, где он более всего распространен. Суд присяжных, я должен в этом сознаться, вполне правильно поступает вопреки этому правилу: он, главным образом, оправдывает преступления против личности в тех департаментах и провинциях, где более всего убивают, будь то во Франции или в Италии, а преступления против собственности – там, где чаще всего совершаются кражи
[123].
Кроме этого, из предыдущего следует, что чем больше рост опасности и особенно преступности в стране, тем важнее поднять интеллектуальный уровень судей, которым вверен интерес охранения социального строя, потому что одни и те же улики против невиновного на двух судей, одного очень умного, другого менее умного, подействуют не в одинаковой степени, но для первого они будут более убедительны, чем для второго. Эта разница, может быть, позволит во время смуты, если просвещенный судья будет выбран именно тогда, minimum’у потребной вероятности опуститься к большой выгоде для личной свободы и без большой опасности для общества, чего не случилось бы при противоположном выборе. Но на это почти нет надежды. Скорее, по мере того как нация успокаивается, она более чувствует пользу от просвещенной магистратуры. Это происходит по двум причинам: растущей проницательности судей и меньшей опасности, связанной с безнаказанностью и оправданием ставших более редкими злодеев. В спокойное время для обвинения требуют почти что абсолютной доказанности виновности. В этом заключается выгода мира и порядка.
2. Внушение и ответственность
Предположим, что обвиняемый явно совершил инкриминируемый поступок. По какому признаку мы будем считать его ответственным, и почему, если он ответственен, его надо будет наказать? Эти высшие вопросы нельзя более решать с точки зрения гипотезы свободной воли или мистической теории искупления.
Недавние опыты над гипнотическим внушением позволяют определить их с точностью.
Сначала рассмотрим, но не так, как рекомендует Ферри, связь между преступной деятельностью нации и ее экономической деятельностью или, еще вернее, между ее карательными мерами и ее промышленностью. Интерес общества – помешать возвращению или защититься от повторения некоторых фактов, вредящих его членам, когда эти факты происходят под влиянием исключительно физических причин, а отчасти социальных. В этом последнем случае они являются в большей или меньшей степени отражением воли. Как поступает общество в первом случае, когда дело идет о том, например, чтобы защититься от повторения (нельзя помешать, но можно предупредить вредные действия, а это одно и то же) дождя, атмосферического холода, молнии, ночи, бурь, когда дело идет о том, чтобы действительно помешать возвращению голода или неурожая, эпидемии или эпизоотии? Оно противополагает явлениям свой страх перед сопротивлением подобному роду причин. Страшному явлению оно приписывает мистическую причину, волю Бога. Оно противополагает этому явлению материальное сопротивление, если открывает в нем материальную причину. Сила сопротивления пропорциональна относительной истине найденной и меняющейся от времени до времени причины. Часто случается даже, что благодаря глубокому исследованию истинных условий вредного факта этот факт, относимый до этих пор к категории неизбежных бичей, переходит в категорию бичей, могущих быть убитыми в зародыше. Голод был периодическим, и его так же невозможно было избежать, как затмений и циклонов, но только до тех пор, пока не стало ясно, что он основан на недостатке сношений. Изобретение передвижения при помощи пара заставило его стать второстепенным, как открытие оспопрививания позволило предупреждать оспу вместо того, чтобы ограничиться ее объяснением. Если бы метод Пастера неожиданно оправдал надежды, и паразитарная теория восторжествовала, то это отразилось бы на большей части лихорадок и заразных болезней, всевозможных эпидемий и эпизоотий, как отразилось на оспе. Медицина, став искусством прививок, слилась бы тогда с гигиеной, которая сделала бы излишней всю нынешнюю терапевтику. Надо, однако, заметить, что страх перед подобными фактами часто исчезает благодаря устранению причины их, или когда мы видим наше ничтожество перед их громадностью. Мы прекрасно сознаем, что ночь зависит от обращения Земли, морские приливы – от притяжения Луны, бури – от солнечного жара экваториальных поясов (или от какой-либо другой причины), и мы не более прежнего можем помешать возвращению ночи, морских приливов или бурь. Нужды нет, что изучение их причин для нас бесполезно, оно нам показывает точнее их законы и тем дает нам возможность среди тех сетей, в каких мы находимся, выбирать лучшие средства для борьбы с их гибельными действиями. Когда дан закон циклонов, мы можем предсказать их направление и по кабелю Атлантического океана известить вовремя заинтересованных в этом. Мы устраняем молнию громоотводом, а ночь – газовым освещением и т. д.
