Sighele в своем недавнем и глубоко содержательном произведении Folia delinquente («Преступная толпа») совершенно справедливо замечает, что вопреки сказанной случайно Спенсером мысли социальное целое очень часто отличается от составляющих его индивидуумов, а не является только простой их суммой.
Я со своей стороны добавлю, что иногда оно представляет как бы произведение (produit), когда составляющие его элементы однородны, иногда же оно составляет род алгебраической суммы (combinaison), когда элементы различны. В первом случае совершенно одинаковые чувства, которыми воодушевлены все члены общественного целого, внезапно возвышаются до крайней степени напряжения, взаимно поддерживая и усиливая друг друга как бы путем взаимного помножения. Это-то обстоятельство и объясняет нам, почему коллективная преступность группы лиц, соединяемых в одно целое или благодаря простой случайности, или в силу взаимного психического сродства, и действующих в одном и том же направлении, – почему эта коллективная преступность далеко превосходит среднюю величину преступностей частных лиц. Этим же обстоятельством объясняется и то, что коллективный эгоизм в тысячу раз властнее и интенсивнее, чем частные составляющие его эгоизмы.
Во втором случае социальное целое является совершенно своеобразным результатом, как бы равнодействующей множества расходящихся в разные стороны и даже прямо противоположных тенденций, представляемых составляющими его индивидами, соединенными в пылу лихорадочного возбуждения лишь на время их общего действия.
Но прежде всего заметим, что как бы ни была, по-видимому, благородна и законна та цель, которая создает толпу, образование последней во всяком случае представляет несомненный шаг назад в социальной эволюции, потому что чем теснее и крепче общественная связь, тем более она становится исключительной. Все эти люди, между которыми, как кровь между клеточками нашего организма, циркулирует экзальтированное чувство их солидарности, являющееся последствием их взаимного возбуждения, – все они тотчас же становятся совершенно чуждыми остальному человечеству, не входящему в их группу, делаются не способными сочувствовать страданиям других людей, еще недавно бывших их братьями и согражданами, а теперь ставших для них совершенно чуждыми или даже врагами, годными лишь к тому, чтобы их жечь, убивать или грабить. В этом можно видеть возвращение к нравственному состоянию диких, связанных между собой лишь союзом примитивной семьи, хотя я далек от того, чтобы видеть здесь проявление атавизма и говорю о нем только метафорически.
На этом основании благородство и возвышенность религиозных, политических и патриотических целей, преследуемых людьми, собравшимися в толпу или организовавшимися в тайное общество, нисколько не препятствует быстрому упадку их нравственности и крайней жестокости их поведения, лишь только они начинают действовать сообща. Немецкие крестьяне XVI века восстали и вооружились во имя евангельского милосердия и братства, но лишь только они начали свои совместные действия, как один из их руководителей с горечью отзывался о них: «Теперь я вижу, что большинство из них только и думает о воровстве и грабительстве».
Эти «братские орды» (hordes fratemelles), разграбивши и предав пламени дворцы и аббатства и умертвив их обитателей, принуждали затем и мирных сограждан и даже близких к себе лиц следовать за собой, угрожая в случае несогласия смертью, опустошением и пожаром. Подобным же образом, когда ciompi, эти парии флорентинской демократии, поднялись в XIV веке с тем, чтобы добиться права на существование, они сначала обрушились на покинутые дворцы магнатов, а потом, опьяненные разбоем и увлекаемые взаимно друг другом, кончили тем, что стали безразлично жечь и грабить как дома своих друзей, так и дома своих противников.
II. Преступная толпа и индивид
Если толпа в сравнении с цивилизованной нацией является социальным организмом низшего порядка, то этот регрессивный характер ее с особенной ясностью, так сказать, a fortiori, выступает при ее сопоставлении с отдельным индивидом. Действительно, даже самые совершенные формы социальных организмов, какие только известны, всегда обладают значительно низшей организацией, чем те живые существа, из которых они слагаются. Полипняк представляет род растения, тогда как отдельный полип является животным; точно так же, как бы затейлива ни была организация роя пчел или муравейника, она, во всяком случае, окажется несравненно менее сложной и удивительной, чем организация пчелы или муравья. То же самое можно сказать и относительно человечества: наши общественные учреждения представляют из себя механизмы, слишком грубые в сравнении с нашей собственной организацией, и никогда коллективный ум (iesprit collectif), проявляющийся в парламентах и конгрессах, не может сравниться с умом самого посредственного из составляющих эти учреждения членов ни по быстроте и верности суждения, ни по глубине и широте мысли, ни по гениальности начинаний и решений. Отсюда и поговорка: «Senatores boni viri, senatus autem mala bestia», хотя существует и другая, прямо ей противоположная: «Personne n’а plus d’esprit que Voltaire, si ce n’est tout le monde». Подобными противоречиями пресловутая народная мудрость изобилует в гораздо большей степени, чем какой-либо отдельный индивидуум, и это как нельзя лучше подтверждает нашу основную мысль. Последнюю из приведенных пословиц я считаю за бессмыслицу, придуманную чересчур горячими поклонниками народного суверенитета.
Таким образом, даже самый совершенный социальный организм оказывается всегда далеко не так хорошо организованным, как отдельные составляющие его элементы. В несравненно большей степени замечание это относится к толпе, являющейся одним из слабейших социальных агрегатов. Даже возникшая среди наиболее цивилизованного народа толпа является существом диким, мало того – бешеным, несдержанным зверем, слепой игрушкой своих инстинктов и рутинных привычек, а иногда напоминает собой беспозвоночное низшего порядка, род какого-то чудовищного червя, обладающего распространенной чувствительностью и извивающегося в беспорядочных движениях даже после отделения головы. Этот «зверь-толпа» (bete himaine) представляет самые различные модификации, из коих слагается как бы особая человеческая фауна, открывающая еще широкое поле для исследований.
По меткому замечанию ученика профессора Локассана, толпа никогда не бывает существом лобным (мыслящим), редко она бывает существом затылочным (чувственным), но почти всегда спинно-мозговым (или рефлективным); однако она слагается из индивидов лобных и затылочных. Foumial прибавляет также, что толпа, состоящая из взрослых, обыкновенно представляет в своих действиях характер чего-то детского или ребяческого: ее гнев и ее злодейство напоминают злые выходки испорченного ребенка, она часто разрушает ради самого процесса разрушения. В XVI веке, как и во время французской революции, как везде и всегда, мы видим толпы, образованные ворами, по-видимому, с единственной целью воровства, которые, однако, предпочитали воровству поджоги, а грабежу – совершенно бесполезные убийства.
Вообще коллективная преступность отличается жестокостью и иногда вероломством, представляя таким образом явление регрессивное в современном человечестве. Тайные общества способны к коварной и холодно обдуманной преступной деятельности, причем в нравственном отношении они оказываются ниже большей части своих членов. Подобным образом можно указать на большие корпорации и даже на целые народы, так сказать, отмеченные печатью вероломства и, однако, составленные из личностей прямых и честных: так, англичанин, без сомнения, несравненно более прям, честен и благороден, чем сама Англия.
