Последние два утра Кэрри опаздывала на завтрак, и отец отчитывал ее за это. В это утро она стояла за спинкой своего стула. Отец дочитал молитву, и мать поставила на стол салат с несколькими ломтями жареного бекона и четыре яичницы-глазуньи на кусках поджаренного хлеба. При виде еды Кэрри круто повернулась и бросилась к каменной раковине, укрепленной под кухонным окном, и ее вырвало.
Роберт смотрел не на Кэрри, а на тетю. Ее лицо было белее мела, она рукой прикрыла рот. В течение нескольких дней он думал, что Кэрри болеет и чем-то взволнована, и тетя тоже что-то выглядела неважно. Теперь же, как от удара молнии, его осенило. Он не женат, от него, насколько он знал, еще не забеременела ни одна женщина, но он был достаточно осведомлен, чтобы знать, что в определенное время у женщин возникает тошнота. Догадка подействовала на него самым странным образом. Ему захотелось броситься и бежать, бежать подальше от этих дверей, бежать, как наскипидаренному коту, бежать куда глаза глядят, только подальше от этого дома.
— Что с ней? — В осипшем вдруг голосе Джона Брэдли уже слышалось приближение грозы.
— Она… она за-заболела.
— Я вижу. И я еще не оглох. Но что это? Причина? Ты знаешь причину?
Алиса ничего не ответила, только посмотрела на дочь, которая теперь, опершись спиной о раковину, повернулась к ним лицом и вытирала рот.
Ее отец медленно направился к ней, но, прежде чем он приблизился к ней, Алиса бросилась и встала между ними.
— Послушай! Да послушай же, Джон! — Впервые Роберт слышал, чтобы она назвала мужа его христианским именем, а она продолжала умолять: — Джон, Джон, послушай.
— Я слушаю.
— Здесь… здесь уже ничего не поделаешь. Так получилось. Она… она совершила ошибку.
— Какую ошибку, женщина?
Но Алиса не могла этого сказать. Она только проговорила:
— Она же… она же только ребенок, она совершила ошибку.
— Ах, значит, она совершила ошибку, так ты говоришь? И кто же помог ей ее совершить? — В кухне стало тихо-тихо, и, намеренно или случайно, Алиса на мгновенье перевела взгляд с мужа на Роберта, но этого было достаточно, чтобы Джон Брэдли повернулся к нему. Он уже не мог говорить ровным голосом, он почти завопил: — Ты! Ты, Иуда! Ты поругатель невинности!
— Минуточку, дядя! — Роберт отступил от него к концу стола и кричал так же громко: — Вы ошибаетесь! Я не имею к этому никакого отношения. Спросите у нее сами. Спросите у нее.
Джон Брэдли снова обвел жену и дочь тяжелым взглядом. Но на этот раз их одинаково смертельно побледневшие лица не говорили ничего, и сами они молчали как убитые. Роберта охватило отчаяние.
— О, ради бога, скажите ему. Он вас не убьет. Кто бы это ни был, он вас не убьет.
— Нет, я их не убью, зато я убью тебя. — Джон Брэдли повернулся к нему и стоял, опираясь о край стола, и случилось так, что он коснулся доски для разрезания хлеба и лежавшего на ней небольшого хлебного ножа. Когда он схватил его и поднял над головой, Алиса в ужасе закричала:
— Нет! Нет! Прошу тебя! Они… они могут пожениться. — Она повисла на руке мужа. — Ты разве не понимаешь? Роберт ее не оставит. Правда, Роберт? Правда, Роберт? — Она повернулась к Роберту, и в ответ услышала:
— Нет, бога ради! Я не буду этого делать, тетушка. Вы говорите неправду, и вы знаете, что говорите неправду, и я не хочу этого ни ради вас, ни ради кого бы то ни было. У меня нет никакого желания брать на себя чьи-то грязные делишки.
— Ты! Ты! Чьи-то грязные делишки? Грязные делишки у тебя в крови. Твой отец занимался грязным делом с твоей матерью, вот почему ей пришлось выйти за него. Меня ограбили дважды, и дважды из одного и того же лона. Грязные делишки?.. Ублюдок! — Эти слова перешли в пронзительный крик, из рук Джона Брэдли, сверкнув в воздухе, выскочил хлебный нож, и в ту же секунду закричал Роберт — лезвие ножа вспороло у него на голове кожу от угла правого глаза, над ухом и по кромке волос.
В комнате повисла мертвая тишина. Все они, словно позируя перед фотографом, застыли в той позе, в которой их застало происшествие: Джон Брэдли, вобрав голову в плечи, опирался на стол ладонями, глаза у него невероятно расширились и уставились не мигая прямо перед ним; Алиса стояла рядом с ним, одной рукой закрыв лицо, подняв другую, будто с кем-то прощаясь, а Кэрри повернулась полубоком к раковине, вцепившись в нее обеими руками, она совсем сгорбилась, рот широко открылся. Роберт же был настолько потрясен случившимся, что тоже не двинулся с места, схватившись за щеку, по руке его обильно текла кровь.
Когда все опомнились от шока, Алиса подбежала к Роберту, всхлипывая:
— Боже мой! О боже мой!
Но он оттолкнул ее. Он не знал, насколько глубокой была рана, — боли он не чувствовал, только поташнивание от попадавшей в рот крови.
Первой к нему подскочила с полотенцем Кэрри, он выхватил полотенце из ее рук, проговорив:
— Не притрагивайся ко мне. Слышишь? Не притрагивайся ко мне. — Потом повернув к ним голову, крикнул: — Не смейте притрагиваться ко мне, вы все. Потому что я постараюсь убраться отсюда побыстрее, как только смогут унести меня ноги.
— О, нет, нет! — вырвался вопль из груди Алисы, она умоляюще глядела на мужа. Тот не произнес ни слова. Спотыкаясь, он дотащился до стула, тяжело опустился на него и, упершись руками в колени, уставился в пол.
— Ничего. Ничего, — успокаивала Роберта Алиса. — Все. Все. Ничего страшного. Только… дай я тебе перевяжу голову. Ну, пожалуйста. Пожалуйста. — Она потянула его за руку, и он позволил увести себя из кухни. Но в прихожей у него снова закружилась голова, и он, плюхнувшись на деревянный стул у входной двери, сплюнул на полотенце кровь изо рта. Алиса, не преставая жалостно причитать, осмотрела рану. Наконец она сказала: — Придется зашивать. Тебе нужен доктор. Я пошлю за ним.
— Не смейте. Если мне понадобиться доктор, пойду к нему сам. Как-нибудь обойдусь. — Он поднялся на ноги, сложил полотенце в длину и обвязал им голову. Потом сказал: — Я возьму с собой, что смогу, и мой инструмент. За остальным пришлю.
— О, Роберт, Роберт, попытайся понять.
— Я все понимаю, тетушка. Вы готовы были сплавить ее ко мне и совсем не думали о нас обоих.
— Она любит тебя, Роберт.
— Да, конечно. И других тоже… И вообще, тетушка, вы поступили неправильно, очень плохо. Все бы улеглось, и я бы остался с вами и сделал бы все, чтобы успокоить его… А теперь — что я могу сказать? Благодарение господу, что я ухожу.
— Но куда ты пойдешь? — жалобно проговорила она.
— Не знаю. Найду какое-нибудь место. — Он повернулся и пошел вверх по лестнице.
В своей комнате он тут же сел на кровать, очень кружилась голова. Через некоторое время он выжал полотенце в тазу для умывания, смыл кровь с лица, шеи и головы. Кровотечение почти остановилось, но волосы свалялись от крови. Он подошел к комоду и вынул рубашку, нарвал из нее полосок, которые использовал вместо бинта, намотав как мог вокруг головы, потом еще раз присел.
