— Хорошо, но пока это случится, Джеймс, я не могу допустить, чтобы ее отправили в сумасшедший дом. Доктор Миллер говорит, что она не сумасшедшая и не психически ненормальная, во всяком случае, в том смысле, как это принято…
— Доктор Миллер — старый олух. Он половину времени пьян и скажет что хочешь, лишь бы угодить кому угодно и лишь бы не утруждать себя. И я скажу тебе прямо, Агнес, я понимаю твоего отца. Я могу не одобрять его брака с этой конкретной женщиной, но это его личное дело. Подумай сама, как он может привести жену в дом, где живет такое су… такая особа, как Милли.
— Ты хотел сказать, существо, я не ошиблась?
— Нет, не ошиблась.
— Я тебя не понимаю. Я… тебя не могу понять, Джеймс. И вижу, что ты никогда не поймешь меня или причины моего визита, но я обращаюсь к тебе за состраданием. Я хочу попросить тебя, не пустишь ли ты нас, не позволишь ли ты мне привезти Милли сюда. Я имею в виду охотничий домик. Я могла бы взять с собой Дейва и Пегги. Ты ее не увидишь и не услышишь, обещаю тебе. У тебя не будет никаких беспокойств.
Он отошел от камина и стоял в напряженной позе, чуть расставив в сторону руки, всем своим видом выражая полную недоверчивость. Лицо у него так сморщилось, что глаза превратились в щелки, и, вглядываясь в нее через эти щелки, он произнес:
— Похоже, и у тебя тоже не все в порядке с головой. Ты предлагаешь привезти сестру сюда, хотя прекрасно знаешь, что я думаю по поводу всей ситуации? Ха! — Он взмахнул руками и повернулся, ткнув указательным пальцем на дверь: — Там, по ту сторону холла в гостиной сидит моя мать. Ты ведь знаешь мою мать, ведь знаешь, Агнес?
Она не ответила, она просто продолжала смотреть на него.
— Ладно, оставим твое абсурдное предложение, которое даже я не осмелюсь сообщить ей, но дело в том, что она вообще против нашего брака. Заодно я скажу тебе правду. Дело не только в этом, дело в том, что я тоже не вижу пользы продолжать нашу дружбу, потому что ты ни за что не желаешь изменить свою позицию относительно сестры. Теперь тебе все ясно?
Она продолжала глядеть и глядеть на него. И произошла странная вещь — она вдруг увидела, что с него сползла вся одежда. Он стоял перед ее внутренним взором совершенно нагим. Потом растворилась его кожа, и стал виден скелет. Затем и он исчез, по крайней мере, по шею, и единственное, что осталось, это голова и сердце, и она видела, что сердце заключено в коробку. Но внутри черепа работал мозг. Она видела, что он работает, как шевелящиеся и переплетающиеся в клубок тысячи червей. Потом и от него ничего не осталось, только высокая девушка-блондинка, она сразу узнала ее. Он сказал, что они с ней не встречались, и был прав. Она слышала, что ее мать говорила о Чемберзах. Они были богатыми людьми, миллионерами, у них сталеплавильные и металлопрокатные заводы.
Она дотронулась до головы рукой и при этом сбила на бок шляпку, потом попыталась поправить ее. Она все еще смотрела на него, но все время спрашивала себя, не сходит ли она с ума? Не тронула ли ее та самая штука, которая тронула Милли?
Ну вот, все кончено. Какая нелегкая сила заставила ее приехать сюда? С чего она взяла, что все, что она скажет ему, будет исполнено? Потому что он не любит ее. Любил ли он ее когда-нибудь? Прежде всего почему он просил выйти за него замуж? Не видел ли он в ней человека, которым он сможет помыкать? Нет-нет, не это было причиной, потому что она никогда не отличалась покорностью. В таком случае почему? Почему? Потом ответ возник сам собой. Он просил ее руки потому, что ему нравилось быть обожаемым, а она с первой же встречи не скрывала, что обожает все связанное с ним. Но по мере того, как испарялось ее обожание, утекала и его потребность в ней.
Ну что же, все кончено, и бог знает, что ей теперь делать. Но одну вещь она могла сделать, и сделать с достоинством.
Она медленно стащила с пальца обручальное кольцо и, не спуская с него прямого взгляда, протянула ему. Его лицо сделалось пунцовым. Он сказал:
— Ну, что ты, что ты, Агнес! Можешь оставить его… И я не вижу причины, почему бы нам по-прежнему не остаться друзьями?
То, что он во второй раз употребил слово «друг», чтобы обозначить качество их отношений, которые должны были завершиться браком, как ножом, перерезало ниточку, на которой держалось ее самообладание. Вмиг улетучились все мысли о соблюдении достоинства, громко, почти переходя на крик, она бросила ему:
— Ты уже называл годы нашей помолвки дружбой. Хорошо сказано, дружба! Это было обещание жениться, ты забыл? Ты просил меня выйти за тебя замуж, и у тебя хватает наглости назвать годы, которые я выбросила на ветер, отдавая тебе мою любовь, годами дружбы? Ну что же, пусть это будет официальный конец этой дружбы. Забери его! — Она швырнула ему кольцо. Пять брильянтов ударились ему в нижнюю губу, и крайний оцарапал кожу, по губе на подбородок потекла кровь.
Прижав к лицу носовой платок, он с изумлением посмотрел на нее.
— Это даже хорошо, что это закончилось сейчас, потому что твое поведение показывает, что тронулась не только твоя сестра.
Она бросила быстрый взгляд налево, потом направо, ей хотелось схватить что-нибудь и трахнуть его по башке. Только мысль, что она поступит как обыкновенная потаскушка, не дала ей подхватить со стола тяжелую стеклянную чернильницу и швырнуть в него. Однако боясь, что, если она задержится здесь еще хоть на минуту, то не удержится и сделает это, она повернулась и выбежала из комнаты.
В холле она натолкнулась на его мать, по-видимому, направлявшуюся в кабинет, чтобы узнать, о чем это они беседуют. Не дав ей сказать ни слова, Агнес посмотрела на нее с торжествующей злобой.
— Поспешите, спасайте своего маленького мальчика, у него порезана губка! — и ужаснулась себе, когда у нее вырвалось: — Вы вырастили не мужчину, а неодушевленный предмет в штанах. Он просто тряпка.
И с удовольствием увидела, как миссис Крокфорд прижалась к стене и рукой зажала рот. Потом она быстро побежала к парадной двери. Оказавшись на улице и спустившись по ступеням, она пустилась бежать. Она добежала до конца подъездной дороги, миновала ворота и выбежала на главную дорогу. Никаких признаков телеги. Да и не могло быть, она пробыла там не больше получаса.
Она приложила руку ко лбу, на миг оперлась на нее головой и взмолилась: о боже, боже! Что-то произошло. Возможно, она как Милли. Возможно, то, что случилось с ней, не что иное, как то, что бывает с Милли. Но Милли никогда не плакала, и ей никогда не хотелось плакать. О боже, как же ей хотелось поплакать. Она прошла несколько метров по дороге, потом перебралась через неглубокую канаву и зашла под деревья. Здесь было прохладно. Она прильнула к дубу, посмотрела вверх на ветви и проговорила:
— Что со мной?
Ответ не приходил, она только знала, что где-то внутри открылась дверка и ее с этого момента никогда не закрыть.
Но что будет с ними со всеми? Что будет с Милли? Что будет с ней самой? Потому что, если им удастся убрать Милли, она не сможет больше жить в этом доме с отцом и этой женщиной. У ней появилось ощущение, будто она стоит накануне нового существования: будет Милли или нет, уже никогда не будет по-прежнему. И она никогда не выйдет замуж. Эта мысль буквально до боли пронзила ее. Агнес обняла ствол дуба руками, прижалась к нему грудью и губами, почувствовав во рту горький вкус его коры, ей хотелось побороть ту нахлынувшую на нее волну эмоций, которая грозила поглотить все ее существо.
