— Вы не думаете, что нужно бы послать за доктором?
— Не знаю. Возможно, его просто доконал холод. Я знаю, что приведет его в чувство: хороший глоток виски. — Он криво улыбнулся и добавил: — У него поубавилось бы желания просить прощения, если бы он знал, что я влил в него крепкого спиртного.
— Да он и не узнает.
Роберт глянул на Пегги и проговорил:
— Это верно… подумает, что лекарство…
Через пять минут они уже вливали ложками в горло Джона Брэдли горячее виски. И с удовлетворением услышали еще через несколько минут, как он закашлялся и забормотал. Открыв глаза, он посмотрел на нависшие над ним лица и прохрипел:
— Где… Где?
— С вами все в порядке, — ответил Роберт. — Все в порядке, дядя Джон. Вы просто сильно замерзли. Согрейтесь и снова почувствуете себя хорошо.
Роберт понимал, что инцидент помешал празднику, и, оглядевшись вокруг, предложил:
— Продолжайте веселиться, я присмотрю за ним. Не обращайте внимания.
— Да мы уже попрыгали, — ответила Пегги, — хватит, а выпить они могут и на кухне, и ничуть не хуже. Пошли, — она махнула рукой, и Руфи, Магги и Грег, а за ними Дейв Уотерз направились к двери. Агнес сказала вслед Пегги:
— Поднимись, посмотри, как там получается у Бетти?
— Хорошо, посмотрю, но она управится с мисс Милли. Она сегодня будет крепко спать всю ночь, столько впечатлений у нее, бедняжки, не было в жизни.
Поднявшись с пола, Роберт посмотрел на Агнес и в нерешительности покусал нижнюю губу.
— Извините, — наконец сказал он.
— Не за что извиняться. Мне кажется, вы должны радоваться, что вам вернули честное имя.
Он взглянул на лежавшего на полу дядю, тот, казалось, спал. Роберт подошел к тому месту, где в кресле с подголовником сидела Агнес, и сказал:
— Нет, легче мне не стало, меня это никогда и не трогало, совесть у меня была чистая.
— Неужели вам все равно, что о вас думают люди?
— Все равно и всегда было все равно. Если я нахожу общий язык с людьми и они меня любят, прекрасно, а если нет — стараюсь не иметь с ними дела. А что они там думают обо мне, меня не трогает.
— А что, если они думают о вас плохо?
— Насколько я могу судить, если они думают обо мне плохо, они так или иначе покажут это. Что же, я постараюсь не иметь с ними дела.
— У вас, кажется, на все есть ответ.
— Ха! Если бы. Хотел бы я, чтобы это было так.
Оба уже заметили, что она больше не называет его «Брэдли», а он не говорит ей «мисс».
И тут она задала ему очень странный вопрос:
— Вы чувствовали когда-нибудь себя несчастным?
Он повернулся и посмотрел ей в глаза. В них отражались блики огня, горевшего в камине, можно было подумать, что она покраснела, но может быть, просто от жара. Несколько секунд он не открывал рта, потом сказал:
— В общем-то нет, во всяком случае до недавнего времени.
— До недавнего времени? — Она не решилась поинтересоваться, что значит до недавнего времени, но вопрос обернулся против нее.
— А вы? — спросил он. — Вы когда-нибудь были несчастны?
Она поерзала в кресле, положила руки на подлокотники, крепко вцепившись пальцами в кожаную обивку, потом отвернулась, поглядела на огонь и ответила:
— По правде говоря, я никогда не знала, что значит быть счастливой. Я испытывала удовольствие, но это совсем другое. Я получаю удовольствие, когда играю, получаю удовольствие, глядя на прекрасные картины, ну, и получаю удовольствие, гуляя по лесу. Но вот счастье — сколько же их, разных степеней счастья? То немногое, что я испытала, всегда переплеталось со страданием.
Ей припомнилось время, когда она думала, что влюблена в Джеймса. Она тогда воображала, что счастлива, даже когда это чувство пронизывалось ревностью и даже невзирая на комплекс неполноценности, который он искусно пробуждал в ней. Но почему они так разговаривают? Кто начал?.. Она начала — она хотела знать, был ли он когда-либо несчастлив. И если это не провокационный вопрос, интересно, что же тогда можно назвать провокационным? Так какая же нужда спрашивать, почему они так разговаривают? Но она обязана признать, что сама подтолкнула его и на другие вольности. Какие вольности? Разговор, обмен мыслями. Ей никогда не удавалось поговорить ни с кем из членов своей семьи, даже с матерью. Что же касается знакомых, Джеймса или его семьи, то Джеймсу нужен был хороший слушатель, и больше ничего, его же мать жаждала демонстрировать свое превосходство, и к этому сводились все встречи с ней. Но с этим человеком, человеком, который каким-то неведомым магнитом пугающе притягивал ее к себе, она находила много общего и могла непринужденно вести беседу.
— Что?
Это возмущенное вызывающее «что» вырвалось у нее на его фразу: «Вам следовало бы выйти замуж». Она приподнялась, чтобы встать, но тут же еще глубже погрузилась в кресло. Руки сами крепко сжались сцепленными на коленях, лицо залилось краской, она уперлась взглядом в эти большие карие глаза. Она заявила:
— Я никогда не выйду замуж.
— Никогда — это долгий срок. Почему вы так уверены?
Она не могла продолжить: «А какие у меня шансы выйти замуж? С кем я встречаюсь вне стен этого дома?»
Как будто прочитав ее мысли, он сказал:
— Вам нужно чаще посещать друзей, чаще выезжать. Вы так молоды.
— Это я-то? Мне двадцать шесть.
— Ну, — он улыбнулся, — мы с вами одногодки, но вы во всех отношениях выглядите много моложе меня. И, — он совсем расплылся в улыбке, — куда красивее.
Это уж слишком, он просто пользуется моментом. Она заставила себя встать с кресла и подошла к простертой на ковре фигуре.
— Он… его нужно бы уложить спать.
Роберт, стоя по другую сторону от дяди, ответил:
— Думаю, тетя будет нервничать, но везти его в таком состоянии я не могу. Если вы не против, может быть, он полежит здесь до рассвета? А потом я отвезу его домой. Между прочим, как бы лошадь там не замерзла, могу я…
— А, об этом уже позаботились. Грег поставил ее в стойло.
— Большое спасибо.
— Я пришлю кого-нибудь посидеть вместе с вами.
— Пожалуйста, не делайте этого, я и без того причинил столько беспокойства. Не годится так начинать Новый год.
Она не ответила, только пожелала:
— Спокойной ночи.
Он ответил:
— Спокойной ночи. — И, как уже было до этого, не прибавил «мисс».
После ее ухода он подошел к камину, повернулся к нему спиной и постоял так некоторое время, глядя на лежавшего на полу дядю. Потом поднял глаза и обвел взглядом комнату. Утро Нового года, девятьсот четырнадцатого, и он стоит в гостиной этого большого дома, словно это его дом. А хотел бы он иметь такой дом? Нет, потому что это означало бы ответственность и необходимость командовать другими людьми, управлять их жизнью, а он не приемлет помыканий. Он в принципе не хотел бы никем управлять, от жизни он желал бы одного: быть хозяином самому себе. За последние недели в голове у него вертелась мысль, что хорошо бы снять где-нибудь небольшое помещение и начать изготовление мебели. Однако к этому не приступишь без каких-то средств, а как он мог накопить денег из того, что получает здесь? К тому же он потратился на Рождество.
