— Какое-то время ты не сможешь работать.
Да, какое-то время он не сможет работать. Вот только какое время?
Когда они въехали во двор, его товарищ спросил:
— Так это твой дом? Я тут несколько раз проезжал. Красивый дом. Слышал, здесь была столярная мастерская, очень известная в наших местах. Она здесь очень давно, верно? А ты знал этих, из сгоревшего дома? Я хочу сказать, почему ты их везешь сюда?
— Да. Да. Я знал их.
— Возможно, что-нибудь делал для них?
— Я работал у них. — Боже, как заставить его замолчать?
— Ну, знаешь, из того, что я слышал о них, тебе благодарности не дождаться. Бедны, как церковные крысы, а все еще пыжатся. То есть стараются казаться джентльменами. А одна из дочерей загуляла с каким-то рабочим. Моя мать всегда говорила, что образованным леди все надоедает, и они звереют и хватаются за кого попало. Говорят, этот малый работал у них и закрутил с ней любовь, а она, конечно же, просто пользовалась им. А он-то, дурачок, думал, что у него что-нибудь получится. Они никогда не расстаются со своим классом, ни за что. — Он все говорил и говорил. Когда же он вгляделся в закоптелое лицо спутника, яростно поблескивавшего на него глазами, тогда до него слишком поздно, но дошло, перед кем он раскрывал свой большой рот. Его мать всегда говорила, что он слишком много болтает. И он замельтешил: — Может, помочь тебе сойти?
— Нет, спасибо, — прорычал Роберт, — ты и так мне помог.
Соскользнув с сиденья, он уперся локтями в заднюю спинку двуколки, перевернулся и спрыгнул на землю. От резкого движения его прошило болью, от которой он чуть не потерял сознание, но он кинул на молодого парня последний убийственный взгляд и пошел за людьми, которые в этот момент вносили Милли в дом. Алиса, увидев их, заломила руки:
— Господи милосердный! Господи милосердный! Что это? Что случилось? — Увидев, как Роберт держит руки, разведя их в стороны, она опять воскликнула: — Что случилось?
— Пожар, дом сгорел дотла. Это сделал Уотерз. Присмотрите за ней… за ними, хорошо? Доктор Миллер сейчас будет… Но, тетушка…
— Да, мой дорогой? Да, дорогой мой? — Она не сводила с него глаз.
— Вы не будете против… ну, то есть если я пошлю кого-нибудь за бутылкой — бренди или виски?
— Нет, дорогой, нет. Ты не беспокойся, я сама сделаю это. Я сейчас же это и сделаю. Да, конечно. Кто-нибудь из Паркинов съездит, у них есть велосипеды.
Она выбежала из комнаты, и он опустился в кресло, на миг забыв про боль, из головы не выходи сплетни, которые перебирал этот малый, и то, как грязные людишки могут портить жизнь. Как же они способны замарать самую прекрасную вещь, а ведь клевета не отмывается, пятно остается навсегда. Вправе ли был он позволить ей сделать такой решительный шаг?
Вправе. Вправе. Ах, его правая рука. На что он будет годиться с одной-то рукой? Боже! Ведь он не умрет, нет?
13
Дом догорел до основания. Удалось спасти только столовое серебро и кухонные принадлежности. В ночь пожара их бросили в амбаре, а утром от них и след простыл. Обгоревшее тело Дейва Уотерза нашли только после того, как разгребли остатки второго этажа, провалившиеся в холл. Алисе сообщил об этом один из двух парнишек, работавших в мастерской, и она пошла в спальню, где Роберт с Агнес сидели у постели Милли. Она вызвала Агнес в коридор и тихо сообщила:
— Нашли тело мистера Уотерза.
Агнес несколько секунд молчала. Потом посмотрела на приятное лицо стоявшей перед ней женщины и сказала:
— Эта новость должна была бы глубоко огорчить меня, миссис Брэдли, но я чувствую только, что с моей души свалился камень, я боялась, что он где-то бродит, все эти ночи прячется по лесам. Ну, что же, это к лучшему. Жаль только Пегги… его жену.
— Да, страдает тот, кто остается. Мертвым все равно. Скажете ему?
— Да, сейчас.
— Я приготовила перекусить, можете поесть, как только захочется. Я приду и посижу с ней, пока вы будете кушать.
— Спасибо.
Агнес вернулась в комнату, прочитала в глазах Роберта немой вопрос и ответила:
— Позже, я расскажу тебе позже.
Милли застонала и беспокойно заметалась. Агнес склонилась к ней и убрала ей волосы со лба, проговорив:
— Ну, успокойся, дорогая, успокойся.
Милли выздоравливала медленно, быстрее и быть не могло, доктор Миллер говорил, что у нее всегда было плохое сердце, а теперь оно перенесло большое напряжение, связанное с отравлением дымом и ожогами на ногах, и сильно устало. Однако, сказал он, при хорошем уходе оно может тикать и неделю, и месяц, и даже год.
Что касается рук Роберта, то после того, как он первый раз наложил на них повязку, лицо у него было очень серьезным, и он сказал:
— Боюсь, это требует лечения в больничных условиях. Те два крайних обгорели чуть ли не до кости. Жаль, что они на правой руке. И левая ладонь не в лучшем состоянии. Сейчас научились пересаживать кожу, за последние месяцы сделано много успешных операций. Можете ездить в Королевский госпиталь в Ньюкасле как амбулаторный пациент, пока не решат, что можно сделать операцию. Тогда придется ложиться к ним. Главное, пытаться двигать пальцами. Да, да, — закивал он, — в данный момент вам кажется, что уже никогда больше не сможете ими двигать, а вот когда начнете, то сами увидите.
— А смогу я продолжать мою работу? — робко задал вопрос Роберт.
— Не вижу причин, почему бы и нет, через известное время. Люди обходятся и с половиной руки, а некоторые и вообще без рук. Я бы не стал об этом тревожиться, потерпите какое-то время. Но между тем давайте не будем обманывать себя, пальцы в очень плохом состоянии и долго будут давать о себе знать.
Слабо сказано, будут давать о себе знать, думал Роберт в течение следующих двух суток. В первый вечер он выпил три больших порции виски, но все равно не мог сомкнуть глаз, как совершенно не мог обслуживать себя, даже поднять и поднести к губам чашку или стакан. Прошло несколько недель, пока он смог засмеяться над тем, как его тетушка, которая прожила всю жизнь такой трезвенницей, что ни разу не пробовала имбирного пива, сжав губы, через определенные интервалы льет ему в горло виски…
Они оба сидели в гостиной, Агнес, отрезая кусочки мяса и овощей, вилкой подцепляла их, чтобы отправить ему в рот, он то и дело охал и стонал, а она выговаривала ему:
— Не будь дурачком, ешь.
Он тряс головой:
— О, господи! Это надо же, до чего я дожил!
— Да, дожил, но повезло мне, потому что никогда в жизни я не получала такого удовольствия.
— Тебе нетрудно доставить удовольствие, — промычал он, глотая очередную порцию еды.
— Ошибаешься, здесь ты ошибаешься. — Она вытерла ему губы салфеткой, и он, опустив голову, произнес:
