Силуэт Дженис возник в дверном проеме внезапно, четко выделяясь на фоне сумеречного неба, и тихий голос сказал:
— Это нечестно с твоей стороны, Джефф.
— Нечестно? И что же здесь нечестного? — спросил он, стараясь казаться беззаботным. — Ты знаешь, что я уезжаю. Вот я и решил попрощаться, ведь мы вряд ли еще увидимся, не так ли?
— Не знаю, во всяком случае, не скоро. Не понимаю, зачем тебе все это... Я знала, что тебе захочется сделать мне больно, и что ты не успокоишься, пока не добьешься своего.
Ее голос был необычно мягким и грустным, а поведение совсем не таким, к которому он привык, поэтому Джефф закричал, не сдерживаясь:
— Перестань строить из себя сиротку! Эта твоя помолвка — ты что думаешь, я поверю, что из-за нее ты стала такой тихой и безответной? Да стань же ты хоть на минуту такой, как раньше!
И Дженис в ту же секунду стала прежней, закричав в ответ:
— Вот! Вот какой ты! Ты не можешь измениться, ты всегда был грубым и жестоким. Ты и до армии был таким, и все твои шутки... Ты стал просто... просто невыносимым! Неотесанный мужлан! Что у нас могло быть? Ничего! Ты сам должен был понимать это!
Слово «неотесанный» больно кольнуло его, и Джефф уже хотел огрызнуться, но вместо этого сжал зубы и спокойно сказал:
— Нет, мисс Брэдфорд-Браун, я не понимал этого. Я думал, что у тебя хватит сил и характера остаться собой, а не пойти по стопам своего богатого папаши и своей матери, которая, при всей своей милой внешности, ни на минуту не позволяет окружающим забыть о том, что она — аристократка. И я не заметил вовремя, что ты стала похожа на них обоих, что ты обрела и материнский снобизм, и отцовскую жадность. Ведь твой отец не желает смотреть правде в глаза, тому, что его здесь терпят только из-за жены. Нет, — снова повторил Джефф, — я не понимал этого, но теперь понял. Скажи мне только, пока мы не расстались, — тут Джефф сделал драматический жест рукой, — знает ли мистер Ричард Боунфорд про нас с тобой? Про то, что мы... ну, в общем, понимаешь...
Дженис посмотрела на Джеффа, и ее губы сжались в тонкую линию.
— Ты не посмеешь!
— О, еще как посмею! Я же неотесанный мужлан, мне охота похвастаться в баре, как я соблазнил дочку владельца поместья!
Джефф увидел, как ее лицо побледнело, а глаза наполнились туманной влагой. Она действительно боялась, что он может так сделать! Потом выражение ее лица стало медленно изменяться» Она шагнула к Джеффу и взяла его за руку. Он понял, что она пытается смягчить момент, но почувствовал себя еще более озлобленным. Ударив Дженис по запястью, он заставил ее вскрикнуть от боли и, глядя, как она потирает ушибленное место, насмешливо произнес:
— Знаешь что? Плевать я на тебя хотел — вот что я тебе скажу своим неотесанным ртом! А не хочешь снова поваляться со мной в траве, чтобы я держал рот на замке? — И, оттолкнув ее в сторону, Джефф вышел из амбара и пошел прочь. Через несколько шагов он услышал:
— Подожди, Джефф! Подожди!
Остановившись и повернув к ней побледневшее лицо, Джефф крикнул:
— Иди к черту, Дженис! — После чего снова зашагал — спина прямая, голова поднята... Все было кончено.
К дому Джефф подошел уже обычным шагом — напряжение последних минут спало, спина уже не была такой прямой, а голова — так гордо поднятой. «Неотесанный» — надо же такое сказать!
В дом он вошел через заднюю дверь, ведущую в кухню. Кухня оставалась все такой же, какой была во времена фермы, — длинный стол из светлого дерева, камин, плита, темные балки на потолке, дубовый буфет с посудой... А перед буфетом стояла Лиззи и вешала чашки на крючки, приделанные к нижней полке. Она повернулась к Джеффу и сказала:
— Привет!
— Привет, — ответил он. — Как дела?
— О, все хорошо! Я... мне здесь нравится!
— Я рад.
— Хочешь... Сделать тебе что-нибудь? Может, выпьешь чаю? А твоя мать там, в комнате, играет.
— А отец дома?
Лиззи кивнула:
— Да, дома. Мы с ним разговаривали, и он сказал, что я... ну, чтобы я была... как дома! — Лиззи широко улыбнулась.
— Это хорошо, — сказал Джефф, — дома — значит дома!
Джефф знал, что ему надо выйти и хотя бы поздороваться с отцом, но не мог, — он должен был немного прийти в себя. Он кивнул Лиззи и направился к лестнице на второй этаж. Войдя в комнату, он снял пальто, ослабил галстук и на какое-то время замер. «Неотесанный»... Почему-то такое мнение о себе в этот момент заботило его больше, чем сам разрыв с Дженис.
Джефф всегда считал себя достаточно образованным, чтобы не теряться в разговоре. Он прочел много книг, знал много хороших выражений и пословиц и часто весьма уместно вставлял их в свою речь. Старик Пибус, учитель английского языка в школе, увлекался древней историей и сумел привить любовь к ней нескольким школярам, в числе которых был и Джефф. С тех пор эта древняя история, а вернее — цитаты из учебников, часто выручала Джеффа, поднимая его авторитет среди приятелей.
Он открыл дверцу шкафа, где мать хранила его школьные вещи и спортивные призы. На верхней полке стояли его любимые книги: «Остров сокровищ», «Дэвид Копперфильд», «Последний из могикан», «Легенды Древней Греции и Рима». «Неотесанный», — снова хмыкнул Джефф и достал словарь. «Грубый, — прочитал он синонимы,— неуклюжий, неловкий, некультурный».
«Некультурный». Да, это соответствовало его представлению о «неотесанности». Он припомнил еще одно подходящее выражение: «пьяный зануда» — так называли Билла Тайтона, который дневал и ночевал в «Зайце» и полностью соответствовал понятию «некультурный». Джефф знал еще нескольких парней, к которым подходили слова «неуклюжий» и «грубый». Нет, Дженис не это имела в виду, назвав его «неотесанным». «Некультурный». Да, она хотела сказать именно так.
Интересно, а думала ли она о его «некультурности», когда лежала с ним в мягкой высокой траве у амбара? Нет, наверное, не думала. Говорила она, во всяком случае, совсем другое... И целовала она его, видимо, мало заботясь о культурности. А еще она говорила ему, что он лучше всех, — это когда она лежала, свернувшись, как котенок, в его объятиях. И им было очень хорошо вместе. Теперь же он стал «неотесанным»... Вот тебе и вся вечная любовь. Какая же сучка...
Снизу, из гостиной, донесся голос матери:
— Джефф, ты там? Спускайся, отец дома!
Джефф открыл дверь и прокричал:
— Сейчас, мам!
Через пять минут он спустился. Спина его была по-прежнему прямой, а голова поднятой. Отец сидел около камина.
— Закончил свои дела? — спросил Джефф.
— Да, сынок, все. Мне действительно жаль старика Генри — я не представляю, как он мог жить в городе! Я бы просто спятил от такой жизни.
— Да очень просто, Джон! — сказала Берта. — Он ненавидел деревенскую жизнь, вот и все.
