Подошел капитан «Енисея». Статный, в белоснежном, военного покроя кителе с блестящими пуговицами, на поясе в золоченых ножнах кортик, полученный им за храбрость в Крымской кампании. Он казался человеком необычайной силы и мощи. Остальные, пожалуй кроме Кытманова, выглядели карликами рядом с великаном. Даже Киприян Михайлович казался худым и нескладным.
Он на правах хозяина посадил Бахметьева за стол:
– Ну, Николай Григорьевич, за ваш приход. За пароходного Колумба Таймыра!
К капитану потянулись руки с кружками. Сотников спросил:
– А ваши матросики могут принять винца за удачный рейс?
Капитан вытер платочком усы, спрятал за борт кителя и, чуть подумав, ответил:
– Пожалуй, могут свободные от вахты. У нас машина работает круглосуточно. Я распоряжусь.
Он поманил пальцем своего помощника.
Несмотря на утомительную жару и комарье, селяне веселились до позднего вечера. Люди потеряли счет времени, убаюканные хмельным застольем. Кого вино успело свалить, просыпались, медленно сползали с угора к воде и плюхались в прохладный Енисей. Потом сушились у костров и снова потчевались хмелем.
Стенька Буторин, уже проспавшийся, но внове хмельной, рассказывал матросам, как ходил на пароходе:
– На паруснике спокойней и надежней. Главное, рыбу не пугает. А ваш паровик – как кузнец молотом по наковальне. Стук – грюк. Весь зверь в округе разбегается, не то что рыба. А дыму! Будто тайга горит.
– Рыба и зверь привыкнут. Человек тем более. Я под стук паровика крепко сплю. Зато в кубрике тепло. И электричество скоро будет, – парировал матрос. – Это не парусник.
– Как ты говоришь? Э-э-элтричество. Что за штуковина?
– Деревня ты, мужик. Это когда замест свечей лампочки стеклянные горять. Понял? Не керосинки. Ни дыму тебе, ни воску. А светло как днем!
– Ты уж, матросик, не заливай! Мы тож не лаптем щи хлебаем-то. Кой-чего в жизни повидали. Но элтричества твоего не знаю! Давай-ка лучше еще тяпнем. Может, и вправду в глазах посветлеет.
Стенька осоловелыми глазами уставился в стоявшего на разливе казака:
– Эй, служивый, освежи-ка души нам с матросиком. Чтоб комар подох.
Они чокнулись, залпом выпили, закусили копченым гусем. Беседа потекла доверительней.
– Ты-то кем ходишь? Штурвальный, что ли, аль шкипер? – Стенька просто не знал флотских званий. – Я на лодке веслами гребу заместь колеса. И руль у меня на веслах. Чуть потабаню – и лодка развернулась. Один и гребу, и рулю. А ты какое дело правишь?
Парень показал руки с забитыми углем ногтями. Вздувшиеся по тыльным сторонам рук вены светились сквозь кожу синевой. Стенька от удивления погладил ладонью бороду и непонимающе уставился на матроса:
– Что-то я, малый, не разумею. Ну, руки как руки, будто на веслах долго сидел. Ладони вздутые. А ногти? Чернее земли!
– Кочегар я. Слышал о таком? С топкой управляюсь. С лопатой. А топка – сердце парохода.
Матрос похлопал себя ладонью по левой стороне груди.
– Котел погаснет, и махина становится корытом. Разве что по течению ее может нести.
Рыбак сконфуженно смотрел на матроса стекленелыми глазами и виновато моргал, будто просил прощения:
– Ты уж прости, браток, не разглядел, что ты сердце. Я думал, ты только швабру в руках держишь до мозолей да швартовы отдаешь. Недотепа я в этих делах. Давай еще по кружечке.
На другом конце длинного стола восседала приехавшая и местная знать. Кроме пристава Зверева, никто не увлекался вином. Не доверяли друг другу. После медовухи пили чай маленькими глотками, курили трубки, беседовали о назревших делах.
– Надо, Михаил Фомич, подумать о фельдшере. Тундра на тысячи верст, и нет лекаря. Шаманы еще кое-как лечат тунгусов, а пришлые люди – кто во что горазд. Мрут от пустячных хворей. А моровая язва приключится! Тогда – конец! Особенно страдают крестьяне низовского и затундринского обществ. Надо губернию тревожить, – настаивал Сотников.
– Писал, не раз! Сам трижды был у губернатора. Сетует, денег нет. Казна пуста. Я по школе вопрос ставил. Жди, говорит, лучших времен. А фельдшера вам не положено.
Киприян Михайлович почесал за ухом прямо через накомарник:
– Когда ж эти лучшие времена настанут? Может, вообще оставить этот кусок Русской земли, которую мы, казаки, по крупицам собирали до кучи, чтобы цвела империя под двуглавым орлом? Как думаете, Михаил Фомич?
– Оставлять ни в коем разе нельзя, Киприян Михайлович! Только оставим, тут сразу англичане будут. Они еще в далекие времена в Мангазею хаживали за пушниной. Хорошо, что царским указом наложили запрет для иноземцев. А то бы и нас достали.
Александр Петрович по-прежнему сидел в раздумье, но после слова «англичане» встрепенулся, выпрямил мощную спину и постучал слегка кулаками по столу. Посуда задрожала, заколебалась налитая в чашки медовуха.
– Если они пронюхают про уголь и медь, сразу полезут через льды. У них пароходы мощные. Начнут заключать концессии. Но пока жив Кытманов, ноги их тут не будет. Мы сами с усами.
Он улыбнулся, расстегнул пиджак, расправил плечи и добавил, глядя в глаза Сотникову:
– Если мы с тобой об угольке дотолкуемся, тогда и школа, и фельдшер – все будет! Дудинское городом станет! Енисейск затмит. Пристань соорудим и для пассажирских, и для грузовых судов. Тут и отстой, я смотрю, хороший будет у Кабацкого. Верно, Николай Григорьевич? – обратился к капитану.
– Да! У Кабацкого всегда затишье, когда на фарватере беляки гуляют. Остров волну гасит.
Благочинный Власьев вслушивался в разговор и норовил вставить слово.
– Священник тоже нужен разъездной для отправленья богоугодных дел и пришлым, и тунгусам.
– Тут, я думаю, церковь найдет деньги для духовника, – поддержал Сотников. – Так что, Прокопий Егорович, ищите деньги на сруб, на жалованье да и самого священника. Нужен крепкий боголюб, как отец Даниил, чтоб не сбежал от холода. И оленей ездовых следует церкви держать.
Кытманов больше не участвовал в разговоре. Его мысли были где-то далеко, в не знакомых ему Норильских горах. Ради этого он, человек дела, и приехал на Таймыр. Его мало интересовали проблемы, о которых говорили. Он в воображении рисовал свое видение развития этого края, где нашлось место и школе, и больнице, и пароходам, и заводам, и фабрикам. Он знал: только разработка угля и медной руды привлечет субсидии правительства. Но коль дело дорогое, то правительство может дать добро на ближайшие сорок девять лет частным компаниям, чтобы те сделали всю «черновую работу» от изысканий до строительства заводов, а после окончания договорного срока прибрать запасы к государевым рукам, как поступили с Демидовым на Урале, на Алтае. А надеяться, как наивный Кривошапкин, на казну – не надо. Крымская война вытянула последние копейки.
