«Ну, уголь – он на виду! Сомнений нет. А вот медь – темная лошадка. Может, глинистые сланцы, пропитанные медной зеленью, еще не созрели до медной руды», – как бы прикидывал Сотников завтрашние оценки Шмидта.
Один Федор Богданович крепко уснул. Он знал, утром необходима свежая голова, цепкий взгляд на окружающие горы и весомые выводы, хотя бы на уровне предположений.
Два дня они провели не только у подножия гор, но и побывали на склонах, осмотрели выходящие наружу угольные пласты, работали лопатами, кайлами, бросали куски угля в железные печи балков. Шмидт ходил, доставал из-под снега какие-то минералы, оттаивал их у печки, сушил, рассматривал сквозь лупу, восхищенно цокал языком. А выводов никаких делать не спешил. Лишь в голове уже складывалась оценка норильских залежей, пока поверхностная, но уже имеющая определенную основу. К вечеру второго дня исследований он обнял вопросительно глядящего на него Киприяна Михайловича и с улыбкой сказал:
– Поздравляю! По предварительному осмотру я могу сделать выводы: вы, действительно, открыли залежи каменного угля и медной руды. Визуально, с грубым подсчетом площади, занимаемой горами, здесь запасов угля и медной руды лет на двести. Действуйте, господин Сотников! Таких мощных из разведанных залежей, кроме Урала и Алтая, пожалуй, в России нет. Желаю удачи!
Глава 7
Весна в тот год выдалась ранней. Вторая половина мая оказалась на редкость теплой. Правда, не сплошняком, день на день не приходился. Но люди не успевали забыть вчерашнее тепло в сегодняшний холод, а завтра – снова радоваться теплу. Выпадали дни солнечные, с высоким, по-летнему, голубым небом, с подвесками пушистых белых облаков.
Лед на Енисее, теряя блеск, становился уже в своем размахе, покрываясь расплывающимися к середине реки заберегами. Остров Кабацкий светло-серым ивняком лежал среди опоясавших его водных разводов и ощущал себя отрезанным от людей. Его перестали навещать охотники, как только лед у берегов выпустил наружу воду Проплывающие над островом облака тенью гладили ивняк. А тот хмурился и на глазах стоящих на высоком угоре дудинцев темнел, а дождавшись лучей солнца, вспыхивал цветом спелых колосьев.
С двускатных крыш дудинских изб ручейками сбегал талый снег. К вечеру они стекленели, а наутро все повторялось. Сосульки, забирая тепло солнца, таяли и прошивали каплями гололед, обдавая брызгами тяжелый слежавшийся снег.
Опустело мужиками Дудинское. С первыми криками гусей они ушли на весновку. Как и договаривались, отец Даниил пригласил гостей на охоту. Даже молебен отслужил и попросил у Бога удачной охоты всем православным христианам Дудинского участка.
Последними уходили Хвостов, Шмидт, Савельев, Киприян Михайлович и отец Даниил. Дома остались Петр да Аким. И то Аким ежедневно умудрялся сходить на лыжах до Верхнего озера, посидеть три-четыре часа в скрадке и ни разу не возвращался без добычи. Притаскивал котомку еще не успевших остыть гусей. А Петр ждал проводников из низовья для экспедиции. Уже приезжал долганин Соколо. Он взял подряд на обеспечение ученых оленьими упряжками, ветками, проводниками. Из Норильских озер князец Матвей доставит в Крестовское провизию, заготовленную Шмидтом, а охотник Кокшаров через юрака Выся покажет ученому Гыданские озера и вытаявшую тушу мамонта. Многовесельные лодки пароходом «Енисей» приведет геолог Лопатин в район Бреховских островов.
Шмидт доволен подбором людей и оплатой, какую они запросили. Потому с легким сердцем и добрым настроем отправлялся на гусей.
Хвостов запряг пять нарт. Охотники выехали из Дудинского и по правому берегу направились в сторону станка Ананьево. Все в летних парках, в длинных броднях, в нганасанских солнцезащитных очках против снежной болезни. Едут ненадолго, на двое суток: боятся попасть в распутицу Но едут не спеша, дышат прогретым воздухом и посматривают на левый берег Енисея, откуда косяками тянется гусь. Слышны ружейные выстрелы, то далеко, то совсем близко. Кое-где лишь по вспышкам и дымкам можно предположить: там, в скрадке, затаился невидимый охотник.
Упряжки петляют вдоль заберегов среди вытаявших прибрежных валунов. Верстах в пятнадцати от Ананьева свернули вправо к угору, где в расщелине спряталась аккуратно срубленная приземистая заимка Хвостова. Рядом с избой шелестел по ледяному дну ручей. Когда солнце катилось на юго-запад, лучи играли в воде, добавляя расщелине света. Хвостов быстро распряг оленей и вывел на широкую косу к подножию угора, посадил на длинные поводки. Не уставшие за короткую дорогу олени копытили снег, доставая ягель. Их головы вскоре скрылись в копаницах. Иногда олени поднимали глаза, оглядывались, передыхали, устойчивее становились на задние ноги и продолжали копытить снег.
Охотники выкопали у обрыва берега скрадки, расставили перед собой гусиные профили, надели белые халаты и ждали птичий косяк.
Зарядив ружья, поудобней мостили приклады к плечам, искали самое удобное положение для стрельбы по птицам. В ожидании первого выстрела чувствовалась какая-то молчаливая нервозность. И только Хвостов выкопал скрадок чуть дальше от остальных, где вершина угора чернела землей, а ему легко было спускаться к избушке. В скрадке он сделал снежные полочки, куда разложил патроны, манок, охотничий нож, меховые вареги. У задней снежной стенки воткнул в снег лыжи. Зарядил двуствольный зауэр и затаился. В ожидании стаи успел сходить в избушку, разжег печь и поставил кастрюлю с водой. Он, когда еще ехали, сказал:
– Господа, не торопитесь! Мой гусь прилетает только сегодня к вечеру.
А отец Даниил расхохотался. Его хохот заглушил скрип нарт:
– Посмотрим, сын мой! Может, твой ко мне подлетит, а ты останешься без гуся! Да еще с зауэром! Такое ружье само в гусей палит! Вся тундра обхохочется, когда узнает: Хвостов не сбил гуся! Зря я за тебя молился!
– Не зря, отец родной! Бог уже послал мне десять гусей. Вечером они будут лежать у скрадка.
И он звякнул хореем по оленьим рогам. Упряжки пошли шибче.
– Поспешай не торопясь, коль гусь на подлете! – еще раз взмахнул хореем Мотюмяку.
Везло Хвостову и в охоте! На удивление всем – везло и отцу Даниилу! Хвостов, кроме выставленных профилей гусей, при подлете к угору гусиных стай, брал манок и громко вабил, приглашая птиц отдохнуть у обманок. Не один гусь обманулся манком, резко замедляя полет и без круга садясь на парящую землю, под пули хвостовского выстрела.
Отец Даниил перед каждым выстрелом крестился:
– Пореши, Боже, птицу!
Хотя чему удивляться! И тот и другой меткие стрелки, знали секреты выноса ствола вперед на две или полторы длины тушки летящей птицы с учетом направления ветра. И глухо падали сбитые гуси в сырой оспяный снег, оставляя окровавленные вмятины рядом со скрадками или по склону угора. За добычей охотники выскакивали из скрадков и ползли на брюхе по топкому снегу, забывая в азарте о лыжах. Кто пытался жалеть брюхо, по пояс проваливался в снег и не всегда успевал возвратиться, пропуская без выстрела плывущих над собой птиц. Гуси, завидя человека, поднимались выше, куда не доставал даже хвостовский зауэр. Один подранок Киприяна Михайловича с подбитым немощным крылом, скособочившись, сел по ту сторону заберега, чуть отдышался и пошел вперевалку по скользкой льдине на другой берег. Охотники сбежались к скрадку Федора Богдановича и по очереди следили в подзорную трубу за уходящим подранком. Он скользил лапами по льду по проталинам, падал на распустившееся веером крыло, оглядывался куда-то в небо, смотрел на пролетающих собратьев и что-то тревожно кричал. То ли просил о помощи, то ли предупреждал об опасности. Но стаи стали обходить охотничьи скрадки. Лишь однажды гусь выпал из клина и без круга опустился рядом с раненой птицей. Обошел вокруг, загоготал, будто спросил:
