Хвостов как-то за обедом рассказал детям о Норильских горах, о горючем камне и медной руде, из которой льют не только пушки, но и бляхи, похожие на ту, что висит на шее у Киприяна Михайловича как символ государственной власти. Загорелись глазенки у сыновей Хвостова. Уж больно захотелось увидеть горы, где спрятаны дивные камни! Хвостов вопросительно глянул на жену Варвару.
– Пусть едут! – сказала она. – Пусть приглядываются к делам других. Может, и себе выберут по душе. Тем более погода в тундру зовет.
Она приготовила еду в аргиш, одела на детей парки, бокари, песцовые шапки. Когда дети вышли на улицу, к ним привязалась любимая Мунси. Она прыгала на задних лапах перед мальчишками и радостно скулила. Дельсюмяку угостил куском жареной оленины.
– Ешь, Мунси, скоро в дорогу!
Это наблюдал якут Роман, стоя у собачьего катуха.
– Не давай ей мяса, Дельсю! Я ее утром кормил вместе со всеми. Ух, хитрюга! Они большой чан сожрали. Отяжелела. Так и пролежит на нартах до самых гор. Вы ее шуганите. Пусть побегает за куропатками, растрясет жирок!
Якут Роман сказал старшему Хоняку:
– Не забудь! Вон, в том менкере мясо для собаки. Не хватит, возьмете на обратный путь у Болина.
Хоняку приласкал лайку:
– Видишь, Мунси, дядя Роман о тебе заботится, как мама о нас!
Мальчишки сняли шапки и положили на нарту, откинули капишоны. Варвара постучала в окно и пригрозила:
– Зачем шапки поснимали, сорванцы? Растаяли уже?
– Жарко, мама! – провел рукой по волосам Хоняку. – Голова вспотела!
Мать выпорхнула из избы.
– Это здесь жарко! Жара обманчива. Надевайте сейчас же шапки! В тундре ночевать будете. От тепла не отказывайтесь! Храните его всю дорогу! Ну, с Богом!
Она поцеловала пухлощеких сыновей, затем подъехавшего на упряжке Мотюмяку.
– Смотри, Митя, поосторожней. Особенно на озерах.
Хвостов усадил детей на второй иряк, сам – на первый. Мунси улеглась на нарту рядом с хозяином.
– Держитесь крепче! Сейчас едем к обозу! – крикнул отец.
Натянулась вожжа второй упряжки, привязанная к первой, и олени покорно двинулись за ней.
Мотюмяку вел обоз с тяжелыми нартами по озерам и отлогим речным берегам, где слежавшийся наст был тверд и плотен. Он мотался на легкой иряке вдоль растянувшегося каравана, подбадривал каюров, справлялся о прочности упряжек. Мотюмяку понимал, караван должен идти в ровном темпе, чтобы не сбилось дыхание оленей. Любая, даже короткая, остановка отбирает дорогое время, сбивает дыхание животным, приводит к наезду нарт друг на дружку, поломкам и растряске клади. Во время рывков у тягловых оленей хрустели шейные позвонки. От натуги их глаза были навыкате, упряжь впивалась в тело, вышоркивая шерсть. Олени тяжело дышали, постанывали. Бока парили на солнце! Казалось, идут из последних сил.
Местами проваливались в глубокий снег. Особенно доставалось первым упряжкам, пробивающим дорогу. Приходилось меняться местами, ставить то в голову обоза, то в хвост. Первый день шли до полуночи. Остановились у двух невысоких сопок, наполовину опоясав их цепочкой нарт. Зажгли костры. Ужинали прямо у огнищ. Оленей не выпрягали.
– Через четыре часа аргишим дальше. Не дадим оленю застояться, – объявил по цепочке Хвостов. – Проверьте сбрую, копылья. Все-таки кирпич – не нюк и не рыба. Камень есть камень. У оленя уж пена!
Каюры осмотрели кладь, кое-где переложили кирпич на запасные, ослабили упряжь. Кто хотел спать, прилег на нарты, а остальные сбивались кружками у костров, курили трубки и точили лясы.
Оставалась половина пути. Олени отдыхали после трудного перехода, стоя или лежа на снегу. Сам Хвостов отдыхать не собирался. Он прошел вдоль полукольца обоза, поговорил с каюрами, потом направился к запасным упряжкам, осмотрел их и остался доволен. Любой из двадцати упряжных оленей готов был хоть сию минуту заменить заболевшего, подвернувшего ногу или сбившего копыта животного.
В обозе два ружья: у Хвостова и у каюра Тубяку. Один идет во главе аргиша, второй – замыкает. Хоть зимник в эти месяцы не пустует, но зверья опасаться надо. Каюры уже не однажды у дороги видели волчьи следы, хотя сами волки на глаза не попадались. Идущие в обозе олени нюхом чувствовали затаившегося волка, косили глазами, раздували ноздри, опасались зверя. А тот следит за людьми и оленями, выжидает, когда зубы показать. После первой поездки каюры рассказали Хвостову, что в Угольном ручье ста я близко подходила к стаду. Дважды отгоняли стрельбой. Одного ранили в ногу, от стада ушел на трех, оставив на снегу кровь.
Время подходило к четырем утра. Зашевелились люди и олени, зазвенели колокольчики. Потекли дымки курительных трубок.
– Пое-ха-ли! – протяжно крикнул и махнул рукой Хвостов. И заскрипели груженые нарты по снежному бездорожью. Тундра ожила голосами, скрипом нарт, хорканьем оленей. Верст через десять Хвостов с головы обоза подъехал к Тубяку:
– Ты следи за тундрой. Я на часок отлучусь с сыновьями проверить капкан на волка.
– Ладно! Поосторожней – на стаю не напорись! – поостерег опытный Тубяку.
Две легкие нарты отвалили от обоза и ушли по берегу безымянной реки. Шли по волчьему следу. Проехав версты четыре, Хвостов остановил оленей.
– Смотрите! – показал детям. – Вот волчьи следы!
Те, убаюканные долгой дорогой, спали, прижавшись спинами.
– Эй, охотники, глазки открывайте! Волка встречайте!
Дети непонимающе смотрели на отца. Тогда он взял их руками за парки и чуть-чуть встряхнул. Мальчонки завертели головами.
– Ну вот, проснулись. Видите, у нарт волчий след.
Сыновья вытянули шеи.
– Да не этот! Это оленьи копыта, а рядом волчьи. Посчитайте, сколько у волка на лапе подушечек? – спросил он старшего.
Тот непонимающе глянул на отца.
– И ты не знаешь, Дельсюмяку?
Младший сын зарделся и помотал головой.
– Какие же у меня горе-охотники, если след оленя не отличаете от волка. Посмотрите на лапы Мунси. У нее такой же рисунок, как у волка. Только лапа волка раза в два больше, чем лайки. Поняли?
Дети смотрели то на лапы Мунси, то на волчьи следы.
– Посчитайте, сколько волков здесь прошло? – спросил Хвостов. – Ведь до ста уже считаете. Быстрее соображайте, время не ждет.
Братья присели и считали следы.
– Не забудьте, у волка четыре ноги, как у оленя, – предупредил, смеясь, отец.
– Уж это-то мы знаем, – недовольно выговорил Хоняку. – Не раз разглядывали шкуры у нас на полу.
Считали, сопели, сомневались, пересчитывали. Наконец более смелый Хоняку выдал:
– Мы идем по следу стаи. Пять волков.
