Молодой лейтенант закончил не только кадетский корпус, но и офицерские классы, го, что в других державах именуют морской академией. Потому ли так гордо и так прямо стоял он на палубе своего фрегата? Или потому, что думал о чем-то, невольно возвышающем его, и как бы вслушивался в советы ангелов.
Екатерина Ивановна, воспитанная в Смольном, вышла замуж в Иркутске за капитана. И она, живя на Петровской косе, сменила французские туфли на торбаза казачки и надевала матросский зипун, когда все население поста выходило, чтобы вводить суда бечевой. Хотя и небольшого роста, но какой крепкой оказалась молодая женщина!
«Катя! Катя!» – кричали жены матросов и казаков, завидя ее. Она бралась со всеми вместе за канат. Присутствие хорошенькой жены начальника приободряло и нижних чинов, и офицеров, и приказчиков.
Как можно опроститься! Увлечься чем-то далеким от столицы? Но вот результат: занят, описан край с гаванями. Изучен и осмотрен, хотя и наскоро. Говорят и по-другому: «Невельской – карьерист. В 40 лет – адмирал; знал, что делал!»
Еще одна лодка навстречу. Нарочный из Де-Кастри. На американском бриге на мыс Лазарева пришел капитан Лесовский. Оттуда передали по сигнальному телеграфу: «Диана» погибла. Его команда строит в Японии новый корабль. Адмирал Путятин заключил договор с Японией! Это ли не рекомендация! Построил судно, идет во вновь открытые гавани. Из новых портов начинаются большие плавания. Япония была закрыта для мира, как и эти берега были закрыты для России.
Глава 29
БОЛЬШИЕ ПЛАВАНИЯ ПРОДОЛЖАЮТСЯ
«А вон идет сэнкокуфунэ с вооруженными самураями», – думал Александр Колокольцов, стоя подле рулевого.
Шхуна «Хэда» опять у берегов Японии. По левому борту видны горы их острова Хоккайдо.
Шли Лаперузовым проливом. Киселев-матрос, японец Киселев из беглых рыбаков, кричал по-японски, узнавая новости от рыбаков. Японец-шкипер сказал, что идет из Хакодате, там стоят игирису, то есть англичане. К одной из больших лодок подошли борт к борту, разговаривали, смеялись, угощали друг друга. Хорошо, что не пошли Сангарским проливом между Ниппоном и северным островом. А чуть было не направились туда, опасаясь, что Лаперузов еще забит льдами.
А в России, верно, лето в разгаре, скоро Иванов день, а мы тепла не видели. Холодно и все время дует жесткий ветер. Тут какая-то другая Япония, выдвинутый на север фронт ее, похожий на Камчатку, на Сибирь, на Северную Америку, но не на прекрасный край Идзу. Может быть, той Японии, где мы жили, больше нет и не будет никогда? Это был сон?
В эти дни устает Александр Колокольцов до изнеможения. Переболел простудой. Хорошей погоды еще не было. Штормы. Половина лета уже прошла.
Ветер усилился и переменился. Шхуну понесло на скалы берега. Видны сопки и снега.
«Переменная облачность... – записывает в журнал штурманский поручик Семенов. – Широта...»
Эти места безлюдны, холодны, и ветер жесток. А вон опять видны несколько зарифленных, маленьких парусов. Японцы ловят рыбу. Где-то поблизости рыбацкая деревенька. Побережье понемногу начинает оживать. За мысом стали видны крыши в лесу, похожие на стога сена.
Ветер по морю гуляет
И кораблик подгоняет, –
читает сменившийся с вахты Сизов, сидя среди товарищей в кубрике.
Холодно, все еще холодно, и все время ветер. В проливе качка слабее. Высокие скалы берега прикрывают «Хэду» от северо-западного ветра.
Ты волна моя, волна,
Ты гульлива и вольна...
На Камчатке матросы добыли несколько книжек и читают друг другу вслух. Охотней всего слушают сказки.
Не губи ты нашу душу,
Выплесни ты нас на сушу, –
продолжает мысленно Колокольцов. Иногда тоже хочется послушать сказку. A Сайо? Кто же будет рассказывать сказки ее ребенку? Неужели его казнят? Японцы уверяли, что об этом есть указ правительства.
Адмирал прохаживается по юту. Застегнут, одет тепло.
Евфимию Васильевичу кажется, что матросы, подходя к родным берегам, чувствуют себя получше.
В Японском море серо и пустынно. Где-то мыс Лазарева, откуда уходил без малого год тому назад, а кажется, что прошел век. По европейскому календарю уже июль. А лета не видели.
– И тут не тропики, Евфимий Васильевич! – говорит Сизов, вытягивая снасть над головой адмирала.
Японец Киселев смотрит на север. Он ждет с нетерпением, где же и какая появится Россия.
– Будет на Лазареве, – сказали ему матросы, – гора там вышла на окончание мыса прямо к Сахалину. Это уж будет Россия.
На карте, которую поручик Семенов переменил на своем столе, похожем на комод, появился остров Сахалин. Он полз на сменяемых картах огромным мысом вниз, как острием. Шли на север.
И вот уже на карте, с левой ее стороны, противоположной Сахалину, появился долгожданный материк. Они сближались все теснее, хотя, выйдя на палубу, за волнами ни простым глазом, ни в трубу не видишь ни берега, ни гор. Но сердце моряка угадывает, как они близки, и ждет. Тем больше риска натолкнуться на вражескую эскадру из винтовых корветов, которые, видно, стерегут вход в залив, ждут эскадру Завойко у гавани Де-Кастри, разыскивают новые открытые нами и еще неизвестные им бухты. Про южный фарватер Амура, ведущий в лиман у мыса Лазарева, им не должно быть известно.
Далеко в море, как над горизонтом, в воздухе, стоят английские суда. «Хэда» в Татарском проливе, но берегов все еще не видно. Может быть, с салинга трехдечного корабля увидели бы, но с нашего марса не видно. Англичане выстроились, конечно, так, что просматривают в трубы весь пролив от материка до Сахалина. Не войти ни одному судну, не выйти.
Севернее линии их судов – вход в гавань Де-Кастри, а еще севернее, где берега материка и Сахалина сблизятся, – вход в лиман у мыса Лазарева.
«Вперед или назад? Поворот оверштаг?» – Путятин чувствует ровный, спокойный ход шхуны «Хэда», уверенно идущей на север.
Море спокойно, и ветер тихий, ровный, попутный, словно сама природа говорит: «Идите!», «Подходите, не бойтесь!»
Путятин верил в хорошие предзнаменования. «С курса не сойдем!» – решил он.
Сизов просил товарищей окатить его водой. А то дальше будет холодная, сказал он.
– Ну как, пресная вода? – спрашивали матросы Аникеева, пригубившего из ведра.
– Нет, еще соленая. Но теплая.
Путятин глядит в трубу на чужой флот.
Наверно, это суда эскадры адмирала Джеймса Стирлинга. Опасный, злой враг, соперник Евфимия Васильевича по дипломатической части. В прошлом году в Нагасаки Стирлинг вел переговоры о заключении трактата о торговле и мореплаванье. Японцы обошлись с ним сдержанней, чем с Путятиным, сказали, что до окончания войны договор подписать не могут, но подписали предварительное соглашение, которое англичане объявили важнейшим трактатом. Но вот он ввел военные суда в японские порты, не дожидаясь начала действия соглашения, и превратил Японию в базу для своего флота в войне против нас. Японцам, видно, невозможно еще противиться. Духа нашего в Японии больше нет! Где-то на этих далеких судах ходит и другой прославленный моряк, Чарльз Эллиот, мастак по части конфликтов.
