Точибан сгорбился и сжался, как под занесенным ножом. Лицо, взмокшее от волнения, выражает мольбу. Он встал на колени.
– Узнали, что на Токайдо я купил карты и передал вам. Сейчас я сбежал из-под ареста. Я попросился в уборную. Вылез через дыру и убежал. Халат на мне очень грязный.
Елкин живо сходил в Хосенди. Пещуров велел поднять матросов дежурного взвода, удвоить караулы, никого во внутренние комнаты храмов и в офицерский дом не пропускать ни под каким видом и прислал унтер-офицера Маслова, чтобы помог спрятать беглеца.
Матрос принес японцу форменную рубаху, американские брюки, кивер и сапоги.
– Иди, Прохоров, к парикмахеру, – сказал матросу Маслов. – Разбуди его и вели, чтобы дал тебе парик-блондин, в котором ты в комедии Фонвизина играл Митрофанушку. И – живо! Да тише воды ниже травы!
– Вы завтра уходите на американском корабле? – спросил японец. – Скройте меня. Возьмите меня с собой в Россию!
Гошкевич взглянул в лицо Точибана. Оно опять «за занавеской». Испуга больше не обнаруживает.
Маслов проводил Прохорова и, вернувшись, сказал, что по деревне ходят люди с фонарями. Кто-то подходил к японской страже у ворот храма Хосенди, что-то там говорил, но сейчас тихо.
Утром у ворот Хосенди, как всегда, видны два буси с копьями. Метеке прохаживается по улице. Стража никогда не препятствовала верующим входить и молиться в храмах, где жили адмирал и офицеры. Но сейчас еще нет никого. Рано. Только какой-то карлик, несмотря на ранний час, прошел через дворик и промелькнул на кладбище.
Адмирал похвалил Гошкевича и обоих офицеров за расторопность и тут же добавил с досадой:
– Придется взять японца с собой.
– Хотите видеть его? – спросил Гошкевич.
– Никакого желания не имею! А где он сейчас?
– В лагере. В парике и в форме.
– Как он себя чувствует?
– Сидит и дрожит, как в ознобе. Еле съел чашку риса. Умоляет, чтобы не выдали его и взяли с собой в Россию.
– Сами вы это, господа, затеяли и сами извольте расхлебывать. Впрочем, такой человек нужен нам и будет полезен.
Эгава Тародзаэмон шел крупным шагом так быстро, что толпе чиновников приходилось рысить. Войдя во двор Хосенди, он сбавил шаг и остановился, поклонившись сбежавшему навстречу со ступенек Пушкину.
– Мы хотим осмотреть помещение храма Хосенди, – сказал дайкан.
Тут же в числе других чиновников начальник местной полиции Танака-сан, переводчики Сьоза и Татноскэ. Комендантский обход и тревога по всем правилам.
– Пожалуйста, сделайте одолжение. Всегда рады...
– Со мной два строительных инженера, прибывших в Эдо, – сидя с Пушкиным на стульях, объяснял Эгава, пока его люди осматривали комнаты.
– У нас всюду суета и беспорядок, поэтому просим извинения, что не можем принять как следует.
– Говорят, что в бараках, где живут матросы, износились крыши и могут потечь. А при начале постройки новых шхун нам негде расселить большую партию новых японских рабочих. В деревне все дома крестьян уже переполнены.
– Почему же негде? Мы собираемся и уходим. Завтра надеемся закончить погрузку. Останутся четыре казармы и подсобные помещения.
– Да, но бараки очень плохи.
– Крыши довольно исправны. Мы следим за этим.
– Да, это так. Но начинается сезон дождей, крыши окажутся плохи. Стены пока еще выдерживают. На днях ожидаются такие сильные дожди. И землетрясение. Поэтому в ближайшее время необходимо осмотреть все помещения, чтобы сегодня вечером отправить в Эдо отчет о том, какой ремонт зданий потребуется до начала сезона дождей.
Чиновники после осмотра храмов нагрянули в лагерь. Они не столько осматривали крыши и стены, как вглядывались в лица людей.
Матросы толпой переходили следом за чиновниками из барака в барак. Сбитые с толку, чиновники снова возвращались в уже осмотренные помещения. Матросы, как бы проявляя любопытство, ходили за ними, все время пряча в толпе Точибана, на которого надет белокурый парик из пакли и матросская форма. Японцы уже всюду побывали, и всюду их встречали одни и те же лица.
– Вы, Уэкава-сама? – удивился Пушкин, увидя тут же представителя бакуфу.
– Это проверка, – пояснил таинственно Уэкава, – есть подозрение, не прячется ли где-то беглец... Конечно, это вас не касается... Совершенно.
– Спасибо большое. Да вы проверили деревню? А кто сбежал и откуда?
– В деревне осмотрены все до одного дома. И мы не знаем, на кого думать.
После обыска в лагере Пушкин явился к адмиралу.
– Японца не нашли, – доложил он, – все благополучно обошлось.
– Но какой скандал может быть! Вы уж держитесь стойко. Надо как-то постараться перевести его на корабль.
– Матросы сколачивают ящики для своего имущества и оружия. Иван Терентьевич говорит, что японец ростом мал и его можно уместить в такой ящик и внести на корабль, только придется ему немного скорчиться, да и ящик можно сбить подлинней.
– Разве нельзя в парике провести его в строю?
– Нет, уже известно людям, что японцы будут нас считать. Если один окажется лишним, то мы с ними до скончания века не разделаемся.
– Хорошо. Пусть сделают ящик побольше, чтобы его не изуродовать.
– Слишком большой нельзя, заметно станет, что ящик большой, и нетрудно догадаться, что в нем человек.
– Сделайте несколько таких ящиков... Для отвода глаз. Идите, Христом-богом, и сами разберитесь с Иван Терентьевичем. Унтера вам лучше моего дадут совет.
– Главное, не вздумайте делать руль по-своему, – объяснял на другое утро на стапеле Глухарев артельному плотнику Уэда Таракити. – Нельзя рубить дыру. Понял?
– Понял, – отвечал Таракити.
– Эй, Иосида... Сюда переводчика.
– Его нет, – отозвался голос снизу.
– Да ты понял?
– Я и так понял, – сказал Таракити.
– Вот тут. Нельзя.
– Да. Ясно.
– А где Кокоро-сан? – спросил Хэйбей.
– А кто его знает, где он. Он должен был сам объяснить, а его нет. Вам все оставляем. Плаз, чертежи, все будет при вас. Надо на чертеже еще раз посмотреть руль.
– Вот, Никита, мы и уходим! – поднявшись на палубу шхуны, сказал Аввакумов. – Все, брат!
«Не доделали!» – подумал молодой плотник с сожалением.
– Колокольцов должен был вам все рассказать, а его нет. Куда-то ушел, наверно прощается с ней или пьет с Ябадоо. Сибирцева второй день не видно. Потом, так же как Ваську, найдут его...
Японские плотники все выслушали и ушли в новую сакайя к Пьющему Воду. На шхуну принесли кувшины сакэ.
