Александр Федорович Можайский поднялся во весь рост, захваченный картиной. Смысл ее показался ему символичным.
В величье сияет снегами гора Фудзи. У подножья ее протянулся отвесный увал, весь в снегу и черных елях, угрожающе склоненных над кручей. Увал – крепостная большая стена, защищающая великую гору. Черные ели – войны, схватившиеся за мечи, готовые обнажить их и кинуться на врагов.
«Эгава, кажется, талантлив и фанатичен, – подумал Можайский. – На вид он скромен. А сколько силы воображения, каков темперамент! Право, этот народ с большим будущим».
– Дай бог, чтобы наши городничие писали так, – сказал старший офицер, разглаживая чубуком от трубки свои нависшие густые усы.
– Позвольте... Мало ли у нас исправников и чиновников с наклонностями к поэзии и живописи. Только не Фудзияму же они будут писать, – возразил Шиллинг.
– Хотя бы один написал так Ключевскую на Камчатке, – заметил Можайский.
Переводчик мог бы еще многое добавить к односторонним суждениям русского офицера-переводчика и его коллег о достоинствах дайкана Эгава.
В середине полуострова Идзу, за горными хребтами, под дремучими лесами, в уголке цветущей долины расположено селение Нирояма. Там живет Эгава. Нирояма – центр его округи.
В отдалении от села Нирояма, за рисовыми полями и пастбищами, у гор, где беднякам дозволяется собирать сучья и ломать сухую траву для растопки, Эгава построил из камня и кирпича две высочайшие «отражательные» печи, похожие на четырехугольные толстые трубы, сужающиеся к вершине и поднявшиеся к небу. Эгава добывает в горах руду, в этих печах плавит чугун, а потом льет отличные пушки европейского образца.
Эгава знает по-голландски. Он учит французский и английский.
В его усадьбе решается судьба преступников, сюда приходят за судом и правдой, являются откупщики и свозят налоговый рис, который потом идет на оплату чиновников и войска. В усадьбе Эгава живет и помогает хозяину своими знаниями и советами японец Накахама Мандзиро, много лет проживший в Америке.
В Нирояма коллекция из множества кекейдзику с росписями великих людей и талантов. Эти висячие шелка собраны семью поколениями дайканов Эгава, чья должность передается из рода в род.
В Ниояма коллекция из множества кекейдзику с ратории, мастерская художника. При доме сады, амбары, конюшни, тюрьма, кутузка для мелких преступников. Сюда подбежали маленькие холмы в тяжелых красных и черных соснах, как олени в ветвистых рогах. Гигантские бамбуки растут по склонам холмиков над соломенными крышами надворных построек. Величественные ворота из кедра, мельница, старые, щербатые жернова, колодец...
Место столь же прекрасное, как картины самого Эгава. Он создает полотна западного типа и помещает их в рамки. Он пишет японские узкие картины красками на шелку. Он отлично чертит. Он сочиняет мужественные воинственные стихи, гремящие, как водопад, журчащие, как горный поток, и стихи любовные, ласковые, как колышущееся зрелое поле.
Все местные шпионы подчиняются ему и назначаются им, за исключением тех, что следят за самим Эгава или за Накамура. Но те шпионы другого, высшего класса, «государственные», по классическому китайскому определению.
После перерыва и чая все снова заняли свои места в большом помещении храма с алтарем. Из своей узкой скромной двери вышел адмирал Путятин. Он подошел к столу в сопровождении дайкана, появившегося из такой же двери с другой стороны алтаря.
Не сразу разберешь без привычки, во что одет Эгава. На груди острым углом вниз что-то чистое и белое, как крахмальная сорочка. Полы короткого черного блестящего халата с гербами поверх этой крахмальной белизны стянуты шнурками, как в черных галунах.
Эгава белолиц, в тон своей манишке, как набелен, подобно знатной старухе, или напудрен. У него черная щетина волос над косым лбом, черный завиток волос на высоком и узком бритом темени, длинные, косо посаженные разрезы глаз, какие рисуют у японцев лишь европейские художники и каких в Японии нет почти ни у кого. Косые клочья исчерна-синих волос пущены от висков к скулам и похожи на ножи косаток. Острый длинный нос с горбинкой, как сабля. Вид его фигуры, движения напоминают о чем-то режущем, колющем, сражающемся и казнящем, об остром уме, пылком воображении, решительности и энергии при адском умении терпеть и ждать.
Каждый из чиновников, кого называл Эгава, чуть поднимался на коленях, кланялся адмиралу, стоя на поджатых под себя ногах, как на уроке гимнастики.
Путятин видел, что на этот раз японцы действовали быстро, целый штат чиновников назначен наблюдать и помогать при закладке шхуны. Дело для них новое и нужное. Как нельзя лучше отнеслось японское правительство к просьбе адмирала разрешить построить в Японии новое судно для возвращения с частью команды на родину. Сильней, чем все доводы при переговорах и чем суть письма министерства иностранных дел, подействовала эта просьба на японцев, пришлась им по сердцу. Вот когда он задел живую струну! После кораблекрушения, едва вышел с командой из деревни Миасима, как уже было получено из столицы согласие на постройку. Пришли в Хэда, а здесь все у них на мази!
Право, кажется, и с договором дело пойдет теперь на лад. Не бывать бы счастью, да несчастье помогло. А ведь предугадывал Евфимий Васильевич! Скажи – будут смеяться! Еще осенью в плаванье через Японское море, когда шли сюда на парусном фрегате с Амура и ждали с часу на час встречи с англо-французской паровой эскадрой, думал Путятин между молитв и учений, что не может чего-то не произойти такого, чего не ждем ни мы, ни наши противники, а что даст средства и силы нам, поспособствует нашему успеху и победе, что воодушевит нас еще более верой в нашу правоту и справедливость.
Кто бы мог подумать! Но теперь на бога надейся, да сам не плошай! Дела будет много, и дела разного. Смолы японцы не гонят, канатов таких, как у нас, не вьют. Что такое шпангоут, не знают. Иные обводы у их кораблей. Хлеба не пекут, мыла не варят... Будет ли помниться, что всему мы их обучим?
Да и японцы сейчас не похожи на самих себя, действовали без проволочек и отговорок, не таковы оказались, как за все три года переговоров. Путятин всегда ждал этой перемены. Он видел, что, несмотря на всю уклончивость при переговорах с европейцами, это народ умелый, быстрый и практичный. В Нагасаки вдруг согласились с ним и дали обязательство первый в их истории договор заключить с Россией. Да если и не заключили до сих пор, то лишь из-за войны, мы сами опоздали, американцы заключили первые!
Вот и открылось нам новое лицо Японии. Сколько еще может быть у них этих новых, неведомых нам лиц!
Японским чиновникам па этом собрании нравилось, что послу России подходит красное храмовое кресло из Хосенди и сидит в нем Путятин удобно и важно.
Всем велено быть не только дружественными и оказывать честь и гостеприимство, приказано поступить в распоряжение посла и генерала морских войск Путятина, исполнять все его распоряжения впредь до окончания постройки судна, когда даны будут новые указания правительства. Представляется небывалый случай, как при поимке волшебной птицы.
