– А мы это чудовище не едим! – пробормотал мрачный молодой матрос Маточкин, терпеливо глотая слюни.
Все сухари размокли, запасы продовольствия погибли вместе с «Дианой», лежат на дне морском! Сутками не спали, работали у помп, откачивая воду, налаживали потеси вместо руля, а их срывало, подводили пластыри под проломленные борта. Последняя ночь, когда «Диана» погибла, была самая страшная. Высаживались в бурю по лееру...
Японцы толпой пролезли под парусом и стали кланяться, приглашая гостей.
– Получите, пожалуйста! – сказал по-русски старшинка.
Никто из матросов не удивился, что японец говорит по-русски.
– У них все не так! – сказал Аввакумов, заглянув вниз, в разрез кормы. – Разве это руль?
– Как его, кусать ли, резать? – спросил Василий, усаживаясь подле осьминога, которого японцы, посоветовавшись между собой, предлагать гостям не стали.
– Киселев, вставай! – Берзинь будил маленького исчерна-смуглого матросика. У всех матросов усы как усы, а у Киселева как черная сажа на верхней губе.
Тот вскочил проворно и достал из-за голенища деревянную ложку.
– У них закон не разрешает строить хорошие суда, – сказал Берзинь, – чтобы люди не уплывали далеко от государства.
– Уплывали! – ответил по-русски старшинка.
Он кивнул на мецке, который замешкался, поправляя сбитую туфлю. Старшинка приложил палец к губам.
– Где выучился по-нашему? – спросил Василий.
– На Аляске, – ответил старшинка, – и в Иркутске.
– У вас, говорят, тут и русские прячутся? – спросил Берзинь.
Японец посмотрел на его тонкий вздернутый нос, на лихо закрученные усы и усмехнулся.
Вразвалку подошел мецке и сел.
Старшинка мог бы рассказать, как он попал в Россию. Рыбацкое судно из Симода унесло ветром в океан. Закончились запасы воды, риса и топлива. Умирающих рыбаков подобрала китобойная шхуна. Американцы одели их в свои куртки, дали сапоги и брюки, кормили западной едой и передали потом всех встречному русскому кораблю, шедшему в Ситху. Японцы жили сначала в Ситхе, потом на Камчатке, в Охотске, бывали в Иркутске. Один из них крестился и женился. Приняв фамилию Японов, он в Иркутске построил дом на Иерусалимской горе. По примеру жившего в Иркутске аляскинского индейца, записался в военное сословие и считал себя русским самураем. Русские уговаривали его стать попом. «Проповедь истины – самое важное...» – говорили они. Все улицы, все деревни и все места в городе названы по именам святых. Всюду церкви, и всех обучают главной вере.
Капитан Линденберг, по приказанию из Петербурга, доставил пятерых японцев из Охотска в город Симода за два года до прибытия в Японию эскадр Путятина и американца Перри. Японские власти не хотели принять своих спасенных рыбаков, гнали прочь. «Уезжайте обратно в Россию! – говорили чиновники. – А если останетесь, то будете наказаны или окажетесь в вечном заточении!»
Прежде чем появилась полиция, на корабль сбежалась вся Симода – и стар и мал, богачи и беднота, рыбаки, рисосеятели побросали свои поля и явились посмотреть, как живут иностранцы на корабле.
Пришли из деревни родные одного из спасенных. Привезенным рыбакам очень страшно было видеть родных и, не сойдя на родную землю, отправляться обратно в Россию. Кораблю приказано было через несколько дней уйти из Симода. Линденберг подчинился. В назначенный день на корабле поставили паруса. Когда вышли в море, все пятеро японцев встали перед капитаном на колени и попросили высадить их, зайдя за мыс, между скал, на пустынном берегу. Они заявили, что, во-первых, не боятся вечного заключения и даже согласны принять смерть. А во-вторых, один добрый человек сказал, что если бы их высадили вдали от города, а корабль ушел бы поскорее, то все пятеро могли бы разойтись по домам. С чиновников и охраны ответственность в таких случаях частично снимается.
Стоя на коленях, японцы так горячо просили, что даже ледяной Линденберг уступил. На баркасе свезли всех на берег. Недалеко от Симода высадили за скалами, в пустынной бухте.
– Зачем строить корабль? – сказал мрачный молодой матрос. – От Японии рукой подать до Сахалина. Японцы взялись бы перевезти нашу команду на джонках.
– Ешь, Маточкин! – отозвался Васька Букреев. – Чудовище-то попробуй.
Мецке выполоскал рот и сплюнул.
– Вот и стало видно, что ты наш начальник, – сказал ему Букреев.
– Почем знаешь? – спросил старшинка.
– С такой важностью сел! – ответил Вася. Ответ понял лишь старшинка, но все японцы засмеялись. – И не хватался бы за лучший кусок. За живого рака!
– И не лопал бы за обе щеки! – подтвердил Дементьев.
Мецке вежливо посмеялся со всеми вместе. Он поклонился матросам, как бы принимая их приветствия, и, наклонившись к вкусной снеди, стал быстро закидывать в рот куски палочками из широкой чашки.
Аввакумов нехотя поел, набил трубку и закурил. Старшинка надел шляпу и пошел к рулю, приняв весло у мальчика.
Ветер стих, парус повис.
– Азия... – сказал Аввакумов. Японские паруса, как и весла, и сами суда, по его мнению, никуда не годились. Разрезная корма с двойным рулем! А по морю ходят! Видно, людей у них много лишних! – Ваша люди не жалей! – сказал он шкиперу.
– Да! – ответил старшинка и засмеялся.
Он опять отдал весло мальчику, пробежал по судну, шлепая соломенными подметками на босых ногах. Японцы ставили на борта тяжелые весла.
– Пособим, братцы! – предложил Аввакумов.
Матросы разошлись по бортам. Тяжелые греби японцы ворочают не к себе, а от себя, падают, наваливаясь на них грудью. Матросы стали по-своему, лицом к корме, и все враз, равняясь по загребному – Берзиню, потянули неудобные весла на себя. Судно пошло.
Залив гладок и зелен. Чистая вода просматривается на большую глубину.
– Эх! – в восторге заорал Букреев, чувствуя, что судно идет ходко.
Янка Берзинь, желая поддержать общее настроение, выругался, показывая товарищам, что и ему хорошо.
– И это у них зима! – сказал Васька.
Небо чистое, горизонт отступил далеко. Адмирала нет. Сидит только шпион-японец с саблей. Но он тихий. Как у них заведено...
– Хрена тебе! – сказал Васька японцу.
Мецке в ответ поклонился и улыбнулся.
– В Симоду бы теперь... – сказал Берзинь.
Васька и Янка слыли в экипаже первейшими по обходительности. Они живо устанавливали знакомства с японцами, несмотря на все строжайшие запреты и угрозы офицеров. Так было еще до землетрясения, погубившего город Симода. А после, когда все жители оказались в нужде, голы и голодны, матросы стали для них помощниками, особенно для женщин и детей. У многих погибли мужья, отцы.
– Эх, какой был корабль... – вспомнил Берзинь.
