Катя задумалась, затушила сигарету о стенку кофейной банки.
– Все еще будет хорошо, – сказала я. – Тебе ведь только семнадцать лет. Будет парень, с которым все само собой сложится. И не нужно будет завязывать глаза.
– Я это слышу с тринадцати лет, – улыбнулась Катя. – Пройдет десять лет, а я буду все еще слышать это. Сделай себе напоминание в телефоне и позвони мне двадцать восьмого февраля две тысячи двадцать второго года. Я люблю свой номер телефона и не буду его менять. Спроси меня, как дела, а я тебе отвечу, что все еще будет хорошо.
– Тебе нужно развеяться. Слушай, в воскресенье у нас нет клиентов в студии, и мы могли бы тебя поснимать. Хочешь?
– Я ни разу не снималась в студии.
– Вот и попробуешь.
Катя медленно ходила по студии, разглядывая все вокруг большими, чуть удивленными глазами. Она ничего не спрашивала и почти не говорила. Высокая, тонкая, в свободном вязаном платье в пол, с пушистыми волосами в пучке – Катя напоминала осторожную кошку, впервые попавшую в незнакомую еще квартиру.
Она разглядывала коллекцию шляп на верхней полке, брала в руки старые мягкие игрушки – красного оленя с желтыми рогами, серую мышь в клетчатом розовом платье, потрепанного плюшевого медведя, потом шла к вешалке с платьями.
Солодов перекладывал пирожные из пакета на тарелку, резал ветчину и сыр, ставил чайник, чтобы налить кофе. Я включила радио и достала из сумки камеру.
– Она такая странная, – прошептал Игорь, поглядывая на Катю у вешалки. – Мне кажется, она меня стесняется. И такая грустная… Я боюсь ее фотографировать.
– Почему?
– У нее необычное лицо.
– Что ты имеешь в виду?
– Что ничего хорошего из этого не выйдет.
– Тогда буду снимать я, – сказала я, открывая бутылку вермута. – А ты будешь помогать. Идет?
– Договорились.
– Я выбрала платье, – сказала Катя. Она стояла в проходе, немного ссутулившись и обняв себя руками, соединив носки ступней в потертых серых тапках. Были видны ее тонкие ноги. Катя уже не была мягкой кошкой, впервые попавшей в чужую квартиру. Теперь она походила на нескладную сломанную куклу.
Она выбрала пин-ап комплект из светло-синих шорт с завышенной талией, двойным рядом пуговиц спереди и красный топ, едва прикрывающий грудь. Катя сказала, что накрасится и причешется сама. Через полчаса она была готова к съемке. Катя только заплела две косы и подкрасила губы красной помадой. Она вышла босиком и остановилась ровно там, где было нужно.
Я сделала два пробных кадра. Катя даже не успела принять первую позу. Она только зашла в кадр и спокойно посмотрела в камеру.
– Посмотри… – я протянула камеру Солодову. Игорь неохотно встал с кресла и подошел ко мне. Я прокрутила ему отснятые кадры и подняла на него глаза. – Это ведь круто?
– Не получилось? – вздохнула Катя под светом ламп.
– Не волнуйся, – ответил ей Игорь, включая свою камеру. – Все отлично.
Кате даже не нужно было специально позировать. Достаточно было просто стоять в кадре и быть собой. Поворачивать голову на тонкой шее, вздыхать, хмуриться, ходить кругами, задумываться над чем-то своим.
Это было необъяснимо. Ее круглое лицо, по-детски пухлые щеки, большие прозрачные глаза, аккуратный нос и неестественно пухлые губы в красной помаде, мягкие светлые волосы в косах, ключицы, тонкие руки, длинные ноги – делали ее неземным созданием в кадре.
Ей не нужно было делать ничего, чтобы получать отличные снимки. Катя была красивым ребенком со взрослым взглядом, Катя была взрослой со взглядом ребенка, Катя была красивой, красивой какой-то ненормальной, нездоровой, странной красотой, не признать которую было невозможно.
Каждое движение, каждый поворот головы, каждый взгляд и настроение – все, что Катя делала или не делала, – было зафиксировано нашими камерами. Через два часа Катя не выглядела уставшей. Она сама налила себе вина в пластиковый стаканчик и выпила его за один глоток.
– Хочешь, выбери другое платье, – предложил Игорь. – У нас еще много времени, можем еще поснимать.
– Я не хочу платье, – ответила Катя, вытирая рукой губы и размазывая красную помаду по лицу.
– А чего ты хочешь?
– Я не знаю, как сказать… – смутилась она. – Мне как-то неудобно. Я бы хотела попробовать сняться голой.
Игорь посмотрел на меня, потом на Катю.
Я только пожимала плечами:
– Если ты хочешь…
– Да, – тихо сказала Катя, возвращаясь под свет ламп и скидывая по дороге верхнюю часть наряда.
Катя распустила волосы и разделась полностью…
Игорь и я снимали студию полгода. Шесть месяцев, каждые выходные, два дня в неделю, по три модели в день. Обычные девушки, захотевшие красивых и качественных фото. Раскованные в жизни, смущенные перед камерой, не знавшие своих удачных ракурсов.
И Катя… Странная и нелюдимая в жизни. Волшебная, раскованная, лучшая – перед камерой. Каждое второе фото – шедевр. Не наша заслуга, а ее, Кати, не прилагавшей к этому никаких усилий.
Катя пила ром, небрежно кутаясь в белый халат. Игорь выходил курить каждые пятнадцать минут. А я хотела скорее остаться с ним наедине.
Я вышла в коридор, села на лестницу и набрала номер деда. Он то ли устал сильно, то ли грустил. Было ощущение, что что-то не так.
– Не хотели тебе говорить. Думали, скажем, когда приедешь летом. Но это как-то неправильно будет…
– Что у вас случилось? Не тяни, деда, говори уже.
– Чарли на прошлой неделе умер. Пошли вечером провожать твою маму, темно уже было, он рядом бегал, без поводка. Выбежал на дорогу, машина его фарами ослепила, замешкался, старый, не успел убежать. Сбили его…
Чарли был первой и единственной собакой, которую взяли родители, когда моему брату исполнился год. И ровно за семь месяцев до того, как родилась я. Немецкая овчарка гонялась вместе с нами по длинному коридору квартиры… Брат на первом велосипеде, я бегом за ним, а рядом Чарли, любимец всей семьи, лучшая собака в мире – пес, которого тискали, как большую игрушку, обнимали, висли на нем, обожали… Лучший пес выбрал брата своим хозяином.
Я молчала и плакала, дед продолжал:
– Наверное, теперь он с Ванькой, и ему не больно… И Ваньке не скучно, – вздохнул дед. – Мамуля твоя предложила снова завести собаку, а мы с бабушкой не можем…
– Я бы тоже не смогла. Мы ведь выросли вместе.
Сзади меня захлопнулась дверь, я обернулась. Игорь стоял босиком и смотрел на меня.
– С кем ты разговариваешь? – вопрос эхом отразился от стен, достиг первого этажа и вернулся обратно.
Я отвернулась, ничего ему не ответив.
– Когда ты приедешь, Маш? Очень скучаем по тебе.
