– Нужно немного убраться, – сказал Санчес.
– И сколько твоя тетка за все это хочет?
– Сорок в месяц. Оплата три месяца вперед.
– Ты одурел? – Я скорчила самую брезгливую гримасу, на какую было способно мое лицо. – Это не сорок, Санчес. Это двадцать! Максимум двадцать пять косарей в месяц. И передай своей тетке, что за сорок она ее будет сдавать до второго пришествия. Так что или двадцать, или я буду искать дальше.
– Подожди, я сейчас позвоню.
Пока Санчес объяснялся с теткой, я зашла в комнату, чьи окна выходили на лес и железную дорогу. В шкафах до сих пор стояли черно-белые фото незнакомых мне людей. На ковре висело фото кареглазой кудрявой девочки пяти лет, в круглой деревянной рамке. На стене – календарь за позапрошлый год, остановившийся в этой квартире на апреле. В стенных шкафах еще висели старые пальто и плащи; на полках лежало несколько мягких игрушек.
Мне почему-то нравилось здесь, несмотря на годовой слой пыли, затхлый запах, моль и прочие неудобства.
– Двадцать два косаря, – объявил мне Санчес через десять минут.
– О’кей, – согласилась я. – Но у меня есть еще одно небольшое условие.
– Ну?
– Ты чинишь всю сантехнику, убираешься везде, моешь полы, меняешь занавески и выводишь всех насекомых, которые здесь живут.
– А ты не обнаглела, девочка?!
– А что такого? Здесь работы на один день максимум. Могу принести тебе диски с музыкой, чтобы было веселее. Что тебе нравится?
– Ладно, – недовольно протянул Санчес. – Сделаем. Когда будешь переезжать?
– Когда найду девчонку для совместного проживания. Если до сентября не найду, то в первую неделю поселюсь одна. Деньги я тебе на следующей неделе отдам, когда ты все приведешь здесь в порядок. Так что не волнуйся.
В следующий понедельник Санчес позвал меня принимать работу. Квартира, еще неделю назад заросшая пылью, грязью и плесенью, кишащая тараканами, сияла чистотой и пахла химической свежестью.
Я отдала Санчесу предоплату, а он отдал мне ключи. Три затертых до мутного блеска ключа и брелок – фонарик. Ушел в восемь вечера.
Сидя на полу в комнате с окнами, выходящими на внутренний двор, я смотрела телевизор и пила красное из бутылки, хотя на кухне было достаточно посуды, нормальной, чистой, пригодной к использованию – Санчес перемыл все, до чего смог дотянуться.
Прозрачные занавески, казавшиеся грязно-серыми в прошлый раз, на самом деле были светло-бежевыми с изящными вкраплениями узоров из атласных нитей.
Когда совсем стемнело, занавески начали нежно сиять теплым розоватым светом с улицы.
Тогда я решила, что эта комната будет моей.
Глава одиннадцатая
На майских праздниках Полетаев праздновал день рождения. Девятнадцать лет. Поехали в загородный коттедж на Волоколамском шоссе. Два этажа, гараж, небольшой бассейн и сауна, бильярд и настольный теннис, деревянная беседка, овитая плющом, мангал, баскетбольное кольцо на воротах и садовые гномы в траве у забора.
Катю тоже пригласили. Ехали на электричке, потом ловили такси, чтобы доехать до дома. Там уже ждали однокурсники. Миша приехал с девушкой. Катя отказалась бы ехать, если бы знала. Они сидели на скамейке в беседке, девушка закинула ноги ему на колени, курили вишневый кальян и целовались.
Играла музыка. Парни жарили шашлык, девушки в купальниках резали салат на кухне, парочки уединялись – кто в ванной, кто в комнатах на втором этаже. Другие играли в бильярд и пили текилу между партиями.
Катя взяла бутылку мартини. Пила и плакала, закрывшись в ванной. Смотрела на себя в зеркало, размазывала тушь по щекам, путала волосы руками, вспоминала, как Миша расчесывал их зимой в Египте.
За дверью кто-то говорил. Два голоса, мужской и женский. Крик, плач, кто-то упал, потом снова поднялся. В дверь постучали. Катя быстро вытерла слезы и открыла. Миша придерживал свою девушку, едва стоявшую на ногах. Босая, лохматая. Слишком много выпила. Она бросилась к унитазу, тяжело дыша и всхлипывая. Миша растерянно смотрел на нее, не зная, что делать.
– Ладно, иди… – сказала Катя. – Я все сама сделаю.
Немного постояв рядом, он молча вышел за дверь.
– Встать можешь?
– Не знаю…
– Ладно, лучше сиди тут…
Катя налила стакан воды из-под крана и заставила ее выпить. Сначала один стакан, потом еще один…
– Я не могу больше…
– Надо, – твердо ответила Катя, протягивая ей третий стакан холодной воды.
Она выпила и третий, и четвертый.
– Теперь засунь два пальца под язык…
Девушка посмотрела на свои пальцы, а потом на Катю:
– Я не могу… – опять начала плакать.
– Если не можешь ты, это сделаю я. Поняла?
– Да.
– Засунь их как можно глубже, в горло…
Еще тошнило десять минут, Катя держала ей волосы.
– Теперь раздевайся.
Девушка сняла с себя одежду, не задавая лишних вопросов. Катя включила душ и три минуты поливала ее холодной водой.
– Все, – сказала она, выключив воду. Вытерла полотенцем, помогла одеться и почистить зубы.
– Ты просто чудо… спасибо… Как тебя зовут?
– Катя, – вздохнула она. – Пойдем.
– А меня Лена.
Когда они вышли из ванной, Миша стоял у двери, смотрел то на Лену, то на Катю.
– Ну, как?
– Все нормально. Не приставай к ней ночью. Лучше согрей. Лена вся дрожит от холода.
– Спасибо, Катюш… – прошептал Миша, задержав на ней взгляд.
– Она просто супер… – говорила ему Лена.
«Спасла меня. Такая хорошая девчонка…» – слышала Катя, глядя им вслед.
«Да, это правда. Катя замечательная…» – отвечал ей Миша.
Катя допивала мартини и снова плакала.
К вечеру студенты собрались небольшими группами на первом этаже в гостиной и в деревянной беседке на улице.
В игровой комнате было тихо. У правой стены комнаты поднималась лестница наверх, где стоял только разобранный диван, на котором спал Миша, едва укрывшись потертым пледом.
Он спал в желтой футболке, отвернувшись к стенке. Катя достала из холодильника бутылку пива и тихо поднялась наверх, поставила ее у дивана, а сама легла рядом и обняла его, спящего.
Миша повернулся на другой бок, лицом к Кате, но не проснулся. Во сне он хмурил брови и несильно кусал губы. Ей было интересно, что ему снилось и о чем он думал, перед тем как заснуть.
Катя гладила его ладонь между своими, разглядывала медленно каждый палец – большой, указательный, средний, безымянный, мизинец, потом в обратном порядке. Вела пальцем по линии жизни, линии сердца, смотрела на причудливые рисунки его ладоней и не могла ничего прочитать, угадать. Она могла только целовать каждую линию, каждую складку, каждый холм Венеры – Катя не знала, как это правильно называется.
