Брижитт: Ах, вот как, ты тоже!
СМЕНА ДЕКОРАЦИИ
Альбер: Двенадцать дней в постели, а выглядит такой усталой. Все впустую.
– Тебе так хорошо, дорогая?
– Нет, боль ужасная, но это не важно. Я счастлива, что выбралась из своей спальни.
– Но почему ты не позвонила мне и не попросила, чтобы я погулял с тобой немного?
– Я не думала, что это возможно. Я так боялась боли, что целыми днями лежала не двигаясь, морщась от одной мысли об этом. Знаешь, я натерпелась!
– Я догадываюсь, но, если бы я не рассердился, ты еще была бы в своей постели, со своей болью, между дочерью, которая дуется на тебя, убежденная, что ты ломаешь комедию, лишь бы делать ей назло, и твоим бывшим с его мелкими заботами, с его навязчивой опекой, чтобы как можно больше отдалить тебя от меня, от Женевьевы, от твоего бутика, от всего того, что ты создала без него.
– Пожалуйста, не говори плохо о Пьере. Он тоже страдает: Хлоя жестоко ранила его, но ему ее не хватает. Она помогала ему верить в свое бессмертие.
– История заставляет меня жить с мертвыми. И поскольку я всегда имею дело с ними, я в какой-то степени привык.
– Когда я лежала в постели, я все время размышляла о том, как я обессилела, потеряла самостоятельность. Два часа не иметь возможности читать, потому что не успела схватить падающие очки. Терпеть, если хочется пипи, в ожидании, когда придет Летисия, чтобы не просить Пьера. Отказаться от мысли полистать альбом по искусству, потому что он слишком тяжелый.
– Я знаю, это тяжело: я видел, как потихоньку слабели мои родители и как они страдали от этого.
– Правда? А мои погибли в автомобильной аварии. Они умерли в больнице с разницей в два часа и два этажа. Это тоже очень трагично.
– …для тех, кто остается. Мой отец часто говорил, когда я был маленький, что, когда мы, я и Марк, станем на ноги, он вместе с мамой запишется в авиаклуб, чтобы летать на планере. Он представлял себе, что умрет вот так, вместе с мамой, рука в руке.
– А она тоже думала так?
– Она слишком много не говорила, скорее она предпочла бы дождаться внуков.
– Ну и как, они записались?
– Куда там! Он слишком поздно зачал нас. Когда мы стали самостоятельными, у него пропал интерес к риску.
– А твоя мать понянчила внуков?
– Увы, совсем не долго!
– Слушай, Альбер, не очень веселый у нас разговор сегодня.
– Ты права…
– Я понимаю Пьера, он выбирает себе молоденьких девочек, потому что они еще не думают о смерти.
– От понять до простить всего один шаг. Ты склонна винить себя, и я уверен, что ты оправдываешь его, что он оставил такую старую кастрюльку, как ты.
– Свинья! Самый вкусный суп получается в старой кастрюльке!
– Суп! Фу! Суп хорош, когда у тебя уже нет зубов. А мы, несмотря ни на что, еще не такие. Я приготовил для тебя одно итальянское кушанье, потом скажешь, понравилось ли тебе.
– Из макарон! Что за идея!
– Я знаю, тебе больше нравится тандури, но это не по моей части.
– Пьер мне говорит точно так же!
– О, остановись немного со своим старым красавцем! Честное слово, у тебя на языке только он.
– Ревнуешь?
– Как тигр. Если бы я не боялся причинить тебе боль, ты бы забыла о нем через пятнадцать минут.
– Пятнадцать минут! Хвастун!
– Мерзкое животное! Я иду в кухню разогревать ужин. Хочешь, включу телевизор?
– Нет, не хочу. Лучше какой-нибудь альбом с иллюстрациями, у тебя не найдется?
– Вот, полистай это. Великолепные фотографии.
Брижитт: Я не решилась сказать ему о Монреале. И все потому, что сама еще не знаю, как поступить. Король, кажется, договаривается, чтобы тоже поехать. Снова все вместе, это для них такая радость! Но мой тигр просто лопнет от злости. И я его, наверное, пойму. У меня не хватает мужества порвать с ним. Я ни на что не гожусь. Семья или любовник, в любом случае я кого-то раню. Надо ж было так случиться, что Пьер вернулся тогда, когда я встретила Альбера? Собачья жизнь!
– Как тебе это нравится?
– Пахнет очень вкусно.
– Да нет, альбом?
– Я его так и не открыла.
– Ты как-то осунулась. Устала?
– Немного.
– Дома хотя бы отдохнешь?
– Не беспокойся, я только это и делаю. Пьер бдит как цербер. О, прости, я снова заговорила о нем.
РЕПЕТИЦИЯ
– Ты знаешь, Марциал сошелся с Авророй, молоденькой флейтисткой.
Марк: Чертов братец! Вечно его волнуют сплетни. Привык рыться в альковах Истории!..
– Правда? Но какая у них разница в возрасте? Лет тридцать по меньшей мере. А может, и больше.
– И как ему удается обольщать девочек?
– Не знаю. Он дрянь, этот Марциал. И такой истасканный…
Алъбер: Истасканный, истасканный! А выглядит между тем здорово, не в пример брату Пению.
– …но он же шеф. Надо думать, это придает ему неопровержимое очарование.
– Черт побери, знай я это раньше, стал бы шефом.
– В оркестре? Это тебе не грозило.
– Спасибо!
– Ты закончил свою партитуру?
– Почти. Это трудно. И потом у меня не слишком много времени. На этой неделе я дважды приводил к себе Брижитт.
– Ей лучше? Когда ты познакомишь меня с ней?
– Я в прошлый раз рассказывал ей о тебе. Рассказал о наших родителях, которые хотели летать на планёре.
– А это что за история?
– Ты не помнишь? Странно, ведь папа об этом часто говорил.
– Родители летали на планере?
– Да нет, просто папа мечтал об этом, вот и все.
– А ты, историк, записал в карточку «планер» и поставил в картотеку. Невероятная память!
– Если бы я мог записывать свои партитуры так же легко, как наши воспоминания о детстве.
– Твои воспоминания о нашем детстве. Без тебя, мне кажется, я помнил бы только какие-то запахи, два или три случая, когда меня ласкали, варенье тетушки Гранни и больше ничего. Ты моя память.
– Приятно чувствовать себя полезным.
– Прошу вас, такт семьдесят шесть. Скрипки, сначала пьяниссимо. Аврора, увереннее. Флейта на ралантендо звучит превосходно. Нужно, чтобы вас слышали.
– Но мы ее слышим, твою маленькую волынку.
