— О, Господи, нельзя же так, земляк. Не все люди на один манер скроены. Да и звания наши академические с толпой смешаться не дадут.
— Коли для господина Дидро что-нибудь значат.
— Нелегко, вижу, Петербург вам, коллега, дался, ой нелегко.
— Не обо мне толк, Антон Павлович, — о порядке. Вон, глядите, монастырки-то любимые государыни императрицы. Уж как их вроде бы холят и ублажают. А на деле? С утра до ночи муштруют, для одного того, чтобы государыне в выгодном свете показать, чтобы государыня гостей своих заморских могла ими удивить. Дети же, а уж с седьмого часу утра в классе танцевальном до седьмого пота трудятся. Зато императрица приедет — от зрелища глаз не оторвёшь. Вот ведь оно у нас как, господин ректор.
* * *
И.И. Бецкой, Д.Г. Левицкий
Кабинет президента Академии художеств никакому министру не уступит. Иван Иванович Бецкой порядок соблюдает. Дистанцию тоже со всеми подчинёнными держать умеет. С делопроизводителя в таких делах первый спрос:
— Господина руководителя класса живописи портретной пригласил ли?
— Господин Левицкий дожидаются вас, ваше превосходительство. В приёмной час, поди, целой сидит.
— Ничего не поделаешь. У государыни задержался. Её императорское величество то об одном советовалась, то о другом — время-то и прошло.
— Любят вас, ваше превосходительство, её императорское величество, уважают.
— Да это известно, Семёнов, без Бецкого никуда, какое дело ни затевали. Оно и тягостно подчас, да что поделать — служба, дела государственные. Зови, зови сюда Левицкого!
— Ваше превосходительство, господин президент...
— Без церемоний, Дмитрий Григорьевич, без церемоний. Я человек простой. Ждать тебя заставил, не обессудь — дела во дворце задержали, государыня не отпускала. И с тобой у меня дела важные, тоже откладывать нельзя.
— Я весь внимание, ваше превосходительство.
— С классом-то у тебя всё в порядке?
— С Божьей помощью.
— Вот и славно. Не случайно тебя спросил — работа у меня неотложная. Хоть класс бросай, а до сроку мне её сделай.
— Как прикажете. Только и класс, может, бросать не стоит. У всех учеников работы начаты. Глаз да глаз нужен.
— Сам суди. Слыхал, что к нам из Парижа сам господин Дидерот жалует?
— Все только о том в Академии говорят.
— Так вот, к приезду его следует портреты монастырок написать.
— Сколько же лет сим девицам и много ли портретов?
— Возрасты ты все представить должен. Выходит, от пяти до пятнадцати. Соответственно и число портретов — пять получится.
— А туалеты какие должны быть? Ведь мне, господин президент, их всё равно в мастерской на манекенах дописывать придётся.
— О туалетах я уж думал. На каждый день у них у всех форма да и цвета невидные. Только выпускницы будущие в белом могут быть.
— Без украшений?
— То-то и оно, никаких. Эффекту, думаешь, не будет?
— Оно, конечно, можно книжки взять, инструменты какие музыкальные...
— Ни-ни, натюрмортов одних, Левицкий, недостаточно. Я эти портреты поначалу господину Дидро в присутствии императрицы показать хочу, а там и самой государыне преподнести. Где-нигде, а во дворцах висеть будут, сомнений в том нет. Государыня до сих пор вспоминает, как преотлично ты покойного ректора представил. Сначала вроде бы недовольство дороговизной костюма господина архитекта выразила, а теперь только с истинным удовольствием говорит. В зале Совета академического отлично всю нашу Академию императорскую представляет.
— Да, не пришлось Александру Филипповичу
[8] костюмом своим порадоваться. Как-никак годовое своё жалование на него положил — не пожалел потратиться.
— Кто мешал? Должность завидная — никто с неё не сгонял. Работы по окончанию здания академического хоть отбавляй. И на тебе, взял да на чердаке и повесился. Не иначе Бог помог скандал такой неслыханный притишить, огласки большой избежать.
— Только не был Александр Филиппович душевнобольным. Зря на него тень такую лекари навели.
— Ничего не лекари. А как ты полагаешь, хоронить особу такого положения без отпевания да не на кладбище, достойно ли для учреждения императорского было? У лекарей никто и спрашивать не стал: что приказано, то и написали.
— Жаль всё-таки.
— Чего жаль-то?
— Славу такую неслыханную за человеком достойным и заслуженным в истории оставлять.
— А ему, полагаешь, на том свете не всё равно? Уж лучше душевнобольным, чем самоубийцей оказаться. Глупости городишь, Левицкий. Лучше о деле думай.
— Простите великодушно, ваше превосходительство. Год целый Александр Филиппович с ума нейдёт.
— Твоё дело. Мне работа нужна. Придумаешь что?
— Вот вы, помнится, когда-то сказывали, что представления у монастырок бывают. Какие представления, ваше превосходительство?
— Ничего о них не знаешь?
— Слышать приходилось. Граф Александр Сергеевич Строганов рассказывал. Хвалил очень. Мол, готов монастырок предпочесть труппе придворной.
— Видишь! А почему предпочёл бы, не говорил?
— Говорил, натуральнее представляют. К жизни ближе.
— Вот о том и толк. Дети к натуре ближе. Сам господин Дидро так полагает. Хотя и труда на моих артисток положено немало. Одно дело уроки по искусствам и представлениям, другое — род спектакля. Тут уж ни труда, ни расходов жалеть не приходилось. У монастырок моих все из придворного театра. Что портные, что костюмеры, что декораторы. Господин Жерар и Христофор Бич могут на придворном театре за выдумки свои нагоняи получать — мол, дорого непомерно. У монастырок такого с ними никогда не бывало. А костюмы, костюмы какие! В придворном театре один и тот же костюм во скольких спектаклях оденут. У нас всего один раз. На каждую исполнительницу шьют, как для придворного бала. А куафёры придворные одни чего стоят! По три часа над каждой девицей колдуют. Из-под их рук выйдут — одна другой краше, глаз не отвести!
— И декорации тоже?
— Декорации! Погляди, какие мастера их пишут, и все на одну постановку. Мастер живописной Канцелярии от строений Алексей Бельской, господа Кирмов и Франц Бакарий!
— О декорациях от самого господина Бельского удовольствие имел слышать.
— А сам ни одного спектакля монастырок не видывал?
— Не довелось, ваше превосходительство. Одно помню, что первый спектакль их в одно время с первой выставкой академической был.
