— В Россию вернулся?
— Нет, ваше величество, в морской экспедиции графа Орлова участие принял, во время Чесменского боя кораблём «Ростислав» командовал. И хотя ранее был ранен в руку и в ногу, получил от графа приказ ехать в Петербург с донесением о Чесменской победе. Вот тогда от императрицы получил Георгиевский крест и орден Святого Александра Невского.
— Неплохо ему граф помог.
— А вот князь Юрий Владимирович с ним-то и не поладил. О ссоре их разное говорили, только Долгорукова перевели в армию Румянцева и от Румянцева уже пожаловали подполковником Преображенского полка. Во вторую Турецкую войну брал князь крепости Аккерман и Бендеры, за что получил Андреевскую ленту. А вот с Платоном Александровичем Зубовым, как только тот появился, сразу в конфликт вошёл. За шесть лет три раза в отставку выходил, императрице еле удавалось его уговорить обратно возвращаться.
— Слышал его слова: подольщаться к временщикам не стану.
— И так говаривал князь, и того резче. Всего-то пять раз службу оставлял.
— А что с его наградами в первую Турецкую войну? О них немало толковали, будто отказался от них.
— Учудил князь, ничего не скажешь. От Аннинской ленты отказался и двадцатью тысячами подаренных императрицей рублей пренебрёг. Прямо императрице заявил, что не заслужил ещё таких наград.
— Превосходно! Такой мне человек в Москве и нужен. Его ко мне на аудиенцию доставишь. Ему мне многое сказать надобно будет. Увидит, как всё по-новому теперь в державе нашей устраиваться станет, ещё порадуется.
* * *
Император Павел I, императрица Мария Фёдоровна
— Сир, я хотела поговорить с вами.
— Думаю, наш разговор можно отложить на более удобные часы.
— Да, но я обращаюсь к императору как императрица и по делам, имеющим, не сомневаюсь, государственное значение.
— Вы шутите, Мария Фёдоровна. Вы и государственные дела! Как-то одно не вяжется с другим. Да вы никогда ими и не интересовались.
— Интересоваться было бесполезно, когда мы с вами, сир, были от них отстранены. Но я всегда думала о том, какую роль могла бы играть в качестве царствующей особы.
— Вы раскрываете для меня совершенно неожиданную сторону вашего характера, моя уважаемая супруга, и тем не менее давайте отложим изложение ваших планов на время вечернего чая или по крайней мере ужина в кругу семьи.
— Но я бы не хотела посвящать в мои замыслы даже членов семьи, сир. Вряд ли они сразу сумеют их понять. К тому же к членам семьи непременно присоединятся придворные чины. Вы теперь ни минуты не проводите без них.
— К этому обязывает меня мой сан. Но вы меня сумели заинтриговать, и, если ваши соображения не займут много времени, я слушаю вас очень внимательно. Вы готовы к разговору именно сейчас?
— Я была к нему готова в любое время и уже давно, сир. Двенадцатого ноября прошлого года вы изволили назначить меня начальствовать над Воспитательным обществом благородных девиц.
— И что же, вы недовольны своими обязанностями или они представляются вам слишком обременительными?
— Ни в коем случае, сир, я готова всю себя посвятить этому благородному делу, уже познакомилась с постановкой дела в Смольном институте и безусловно не согласна со многими из установлений покойной императрицы. Прежде всего меня возмущает привитый там дух вольтерьянства.
— Даже так! Это не кажется мне соответствующим действительности. Да и каким образом подобный дух мог быть допущен в стенах института?
— Мне не так трудно представить вам это обстоятельство, сир. Дворянки и мещанские девушки в одном институте, буквально под одной крышей — разве одного этого недостаточно?
— Что значит в одних стенах? В классах? С общими воспитателями?
— Конечно, нет. Но их объединяют стены Смольного монастыря. Они встречаются каждый день в церкви. Постоянно наблюдают друг друга.
— Насколько мне известно, пребывание в институте не связано монастырским уставом, так что ежедневное пребывание на богослужениях там просто не принято, и это мне представляется вполне разумным. Императрица обсуждала с Дидеротом воспитание новой породы людей — отсюда подобное столь не нравящееся вам новшество.
— Вот именно новой породы, сир. Но на это имеет право один Господь. Он создаёт человека таким, какой он есть, и не дело людей вмешиваться в его предопределения.
— Вы не сильны в философии, ваше величество.
— О, поверьте, сир, моих познаний достаточно, чтобы организовать процесс воспитания детей, тем более из благородных семей. Что же касается мещанского сословия, увольте — я не стану им заниматься. Да и государство, и вы, сир, не можете быть в нём заинтересованы.
— Напротив. Это воспитательницы и родительницы моих подданных. От их первых уроков зависит выбор правильного нравственного пути будущих солдат, ремесленников, просто граждан российских.
— Ваше величество, помните ли вы моё стихотворение «Философия женщин»? Оно не вызывало у вас, помнится, ни возражений, ни иронических замечаний.
— «Философия женщин»? Стихотворение?
— Да. На французском языке. С вашего позволения, я напомню вам несколько его строк:
Нехорошо, по многим причинам,
Чтобы женщина приобретала
Слишком обширные познания.
Воспитывать в добрых нравах детей,
Вести хозяйство, иметь наблюдение за прислугой,
Блюсти в расходах бережливость, —
Вот в чём должно состоять её учение и философия.
— Итак, это ваше кредо! Вот только просветите меня, откуда вы сумели здесь сделать подобные выводы? Ни одно из требований вашего стихотворения вы сами не удовлетворяли в жизни. Это программа для мещан, для буржуа, но она выглядит крайне наивно для людей высшего круга. Разве вы сами умеете следить за прислугой — вы даже не знаете, сколько её во дворце. А уж что касается бережливости и расходов, то пока они навязывались вам покойной императрицей. Посмотрим, какими окажутся потребности ваши как венценосной особы.
— Вы недовольны моими соображениями, сир, а я думала...
— Я не собираюсь вступать в обсуждения. Число мещанских девушек в Смольном останется неизменным. Мы с Катериной Ивановной достаточно подробно это обстоятельство анализировали ещё в былые годы.
— Ах, так это, значит, мнение Катерины Ивановны, как всегда...
— Давайте прекратим эти нескончаемые обсуждения слов и поступков Катерины Ивановны. Я имею в её лице преданного и разумного друга — этим всё сказано.
— Сир, простите мою настойчивость, но я не могу согласиться с возрастом принимаемых в институт девочек. Пять лет! В такое раннее время вырывать их из домашнего круга, от тепла семейного очага — мне невыносима сама эта мысль.
