Елизавета была под рукой, и все её тайны тут же становились известны Анне. А вот старшая из дочерей Петра, Анна, изгнанная ещё Меншиковым из Петербурга, находилась в Голштинии, и неизвестно было, что может предпринять она, тоже наследница Петрова, хоть и считающаяся в Европе незаконнорождённой. Можно всего ожидать от неё и её супруга — недаром в прошлое царствование они старались захватить власть в стране, заседая в Верховном тайном совете и проводя свои, нужные им планы. Хорошо ещё, что Меншиков вовремя, в сущности, выгнал их из России. Но Анна знала, что старшая дочь Петра очень умна, хитра и способна к интригам, и она очень опасалась плохих вестей из Голштинии. А тут ещё пришла весточка — Анна Петровна забеременела, должна скоро родить. И вот уже мог быть кровный наследник императорской короны в России — прямой потомок Петра. Анна забеспокоилась.
Надо было послать в Голштинию посла, но такого, чтобы и Анна Петровна не выслала его сразу, и все тайны голштинского двора были известны императрице.
Человек должен быть не только преданный — многими качествами должен обладать. Тут не просто взгляд на дела голштинские — тут речь идёт о самодержавности, а Голштиния много могла повредить Анне. Беспокойство, заботы и хлопоты...
Нужен верный человек. Но не всякого пошлёшь в Голштинию. К Елизавете шпионами были приставлены горничные, конюхи, дворовые люди — здесь Анна не стеснялась выбором. Донесут малейшее слово. Там, в Голштинии, — политика высокая. Нужен родовитый, умный и тонкий человек, умеющий охватить зорким взглядом все происки, выявить их и представить.
Анна припомнила, с каким блеском исполнил свою миссию в Персии Артемий Волынский, Не его вина, что понадеялся Пётр на лёгкость победы и потерпел поражение. Она вспомнила Волынского — того, в Измайлове. Он будет верен и предан ей — первым поставил он свою подпись под челобитной всего дворянства о сохранении старых устоев самодержавия. Именно такой человек и нужен был Анне для деликатного дела — посольства в Голштинию.
Она велела позвать ко двору Артемия и недолго толковала с ним о делах голштинских. Артемий понял всё с полуслова. Анна отправила его в Голштинию, наказав быть скромнее, не ударяться в роскошь. Посольство было важным, но не должно было выделяться. Анне необходимо было знать, не помышляет ли голштинская семья о союзе с каким-либо государством, чтобы заявить права на престол.
Глава седьмая
Волынский скоро вернулся из Голштинии. Анна Петровна, разрешившись мальчиком, через два месяца после родов преставилась, а герцог Голштинский нимало не утруждал себя политикой — он ещё в бытность свою в Петербурге основал пьяную компанию, названную им «Тост-Коллегией», и исправно осушал кубки в любое время дня и ночи.
Слабого и болезненного мальчика нарекли Карлом Петром Ульрихом, сразу при рождении получил он титул герцога Гольштейн-Готторпского. Но отец, государь безвольный, бедный и пьяница, не очень интересовался воспитанием ребёнка. Со дня на день ждали смерти и этого государя, дурного собою, слабого сложения и недалёкого ума.
Всё это доложил Анне Волынский, и она посчитала ненужным держать умного человека в голштинской глуши — он мог пригодиться и здесь, в России.
Она направила его было обратно в Персию в качестве посла, да он, прождав вскрытия Волги до самой весны, оказался под началом фельдмаршала Миниха воинским инспектором. Анна приискала другого посла для Персии и не угадала — пришлось отдать персам Баку и Дербент, завоёванные ещё Петром.
А тут скоро приблизилась вторая война с Турцией. Продолжалась она недолго, но русская армия ещё раз показала всей Европе, что не считаться с её силой нельзя. Штурм Перекопа и овладение столицей Крымского ханства Бахчисараем, а потом и взятие Очакова заставили Турцию запросить мира. На Немировский конгресс Анна послала Шафирова, вторым лицом в этих переговорах сделала Волынского.
Но конгресс завершился несчастливо: Турция, которую активно поддерживали Франция и Австрия, решительно сопротивлялась притязаниям России. Анна рассвирепела, отозвала послов и пригрозила снова начать военные действия.
Всё это время Артемию так и не удалось вырваться в Москву, где росли и учились трое его детей. Он писал письма воспитателям, наставлял самих детей, письма его шли в Москву непрерывным потоком, да разве можно заочно следить за тем, как растут дети, каких болезней не изживают, с какими страхами встречаются.
На лето дети выезжали в подмосковную деревню Волынского Вороново, и это доставляло Артемию немало хлопот.
Дети его учились потихоньку — и танцы, и арифметика, и письмо, и другие разные науки той поры преподавались им нанятыми учителями и воспитателями. «Пусть Аннушка и Машенька танцевать учатся лучше, и Петруше надобно, хоть и не для танцев, а для крепости ног, чтобы умел держать позитуру, не сугорбливался и голову не наклонял, а колени держал крепко и прямо», — наказывал Артемий.
Каждую мелочь докладывали ему его управители, но когда Аннушка подросла и смогла писать отцу, она стала присылать ему подробные грамотки каждую неделю, в которых рассказывала, что за неделю выучено и какие надобности миновали, а чем ещё стоит озаботиться.
Всякое случалось у детей в их московском доме. Аннушка и Петруша росли слабыми, а у младшего сына ещё появился и непомерный страх перед огнём. После пожара, произошедшего однажды в доме, Петруша приходил в неописуемый ужас, едва слышал о пожаре или видел дальние его отблески.
И учёба детей сильно тревожила Волынского. Обучение письму и чтению, арифметике и геометрии и даже наблюдение за чтением книг Артемий поручил сыну своего дворецкого Матвею Глинскому, довольно образованному по той поре. Русской грамматике и рисованию наставляли их учителя и ученики Московской духовной школы, Закон Божий преподавал лучший из священников Москвы, ходили к ним также француженка и учитель-немец.
«Смотри, чтоб прилежно учились и читали книги и писали росписные письма, — наказывал Артемий в каждом письме управителю Борге, — и в том им не послабляй и стращай мною, а ежели лениться будут, пиши прямо ко мне. А Матюшка Глинский учил арифметике детей моих по конец рук, того ради за то ныне сковать, и быть ему до приезда моего скованному, и отнюдь из желёз не выпускать, и пить не давать. Ибо ныне всё сызнова учить стали, что раньше Матюшка учил их...»
Но вот Аннушка подросла настолько, что стала смотреть и за Машенькой, и за Петрушей и обо всём сообщала отцу дважды в неделю. Но он понимал, что даже такая деятельная переписка не может заменить близкого участия во всей их учёбе и воспитании. И после Немировского конгресса, когда Артемий перестал разъезжать по всей Европе и получил чин обер-егермейстера, или смотрителя всех государственных конных заводов, он обосновался в Петербурге и выписал детей к себе.
Его просторный дом на Мойке, который ему подарил ещё Пётр I, сразу же огласился детскими криками, беготнёй и радостным визгом. Петруша так и вис на шее отца, а Машенька и Аннушка стали помощницами ему во всех домашних делах: крепостные девки и вдовы научили их и стряпать, и варить варенье, и стирать, и шить — всему, что нужно женщине в быту. А маринованные сливы, которые готовила бочонками сама Аннушка, Артемий Петрович полюбил более других блюд.
