В один из дней морозной мрачной зимы Бестужев появился в её покоях и на её нетерпеливый взгляд горестно произнёс:
— Придётся вам, дорогая герцогиня, отказаться от мысли об Адольфе Иоанне как о будущем муже. Государь настаивал на своих и ваших выгодах от замужества, но, увы, Адольф оказался слишком корыстным, запросил такую цену, что пришлось отступиться от этой кондиции...
Анна поникла головой, но уже в следующую минуту ласково взглянула на своего любовника:
— Но ты-то, Пётр Михайлович, меня не покинешь?
Поцелуи и нежные объятия были ей ответом.
В следующий раз Бестужев принёс известие о новом женихе — теперь это был племянник прусского короля Фридрих Вильгельм, маркграф Бранденбургский и Шведский.
Анна радовалась заранее. Переговоры шли успешно, и уже был подписан брачный договор, но ратификации со стороны прусского короля не последовало: в последний момент для маркграфа нашли немецкую принцессу...
Все эти переговоры, известия о которых всё время приносил ей Бестужев, подписания брачных договоров, оттяжки и недомолвки расстраивали и огорчали Анну. Но она утешалась в объятиях Бестужева, забывая о неудачных сватовствах батюшки-дядюшки.
Беда грянула с той стороны, о которой и не думала Анна. Царица Прасковья внимательно следила за всеми мелочами жизни своей дочери в Курляндии и проведала-таки о Бестужеве.
И пошло-поехало. На письма дочери мать либо вовсе не отвечала, либо писала так, что были одни только попрёки, да выговоры, да гнев. Анна трепетала от одной мысли, что матушка может убрать Бестужева от её двора, что царь-батюшка проведает и прогневается. Словом, запечалилась-закручинилась Анна, покоя не знала ни днём ни ночью. А тут ещё в гости пожаловал родной дядя — Василий Фёдорович Салтыков — боярин свирепый и грубый. Василий Фёдорович приехал не просто так — по поручению царицы Прасковьи должен он был всё выведать и доложить родной сестре.
Василий Фёдорович был человеком старого покроя, именитым и оттого заносчивым и своевольным. В 1707 году он похоронил свою первую жену и сразу же заключил второй брак — повёл под венец княжну Александру Григорьевну Долгорукову, единственную дочь в семье. Княгиня была нрава кроткого, тихого, покорялась мужу во всём, но Василий Фёдорович невзлюбил её. Попрёки и брань, а потом и побои так и сыпались на несчастную женщину.
Сначала Анна наблюдала, как в тесном семейном кругу изводил Василий Фёдорович жену, осыпал её угрозами и грубостями. Анна не вытерпела и вмешалась в эти домашние распри. И получила такие дерзкие и оскорбительные слова, что долго плакала потом у себя в опочивальне.
То ли царица Прасковья, сестра, просила Салтыкова последить за Бестужевым, то ли сам он увидел своевольство Петра Михайловича, действующего по прямому указанию царя, а только скандалы и распри заставили Бестужева стушеваться, реже приходить в кабинет и приёмную залу Анны.
А в последний день пребывания дядюшка превзошёл себя. Тихим робким голосом попыталась урезонить его Александра Григорьевна за грубость и недостойное поведение при посторонних. Василий Фёдорович взъярился, налетел на жену с кулаками и принялся молотить её так, что она упала замертво. Дикая эта сцена происходила на обеде при гостях, и Анна не знала, куда деваться от стыда перед подданными.
Она также попыталась урезонить Василия Фёдоровича, но он резко оборвал её, оскорбив и унизив, хлопнул дверью и вскочил в экипаж, бросив жену на произвол судьбы и оставив о себе самое невыгодное впечатление.
Едва откачали Александру Григорьевну, и она написала слёзное письмо царю Петру с жалобой на мужа: взял-де мою бабу и живёт блудно, а меня морит голодом и бьёт смертным боем...
Уже в дороге получил любезный братец письмо от сестры — она извещала, что княгиня затеяла разводное дело, била челом самому царю. Торопила царица братца приехать поскорей, чтобы могла она лично защитить его от гнева царского.
Анна сама ходила за избитой, со сломанными рёбрами и перебитой челюстью княгиней. Она приказала перенести Александру Григорьевну в свои хоромы и заставила придворного доктора осмотреть и перевязать раны. Каждый день приходила Анна в комнату княгини и справлялась о её здоровье. Потихоньку проходили синяки и ушибы, срастались рёбра, и даже вывернутая челюсть встала на своё место. Александра Григорьевна уже пыталась вставать с постели, когда от мужа пришло ей строгое повеление — немедленно ехать в Петербург.
Она плакала над письмом, грубым и суровым, когда Анна пришла к её постели.
— Свет мой, Аннушка, что же это такое, ведь он меня убьёт! — горестно восклицала княгиня. — Как мне быть, что же делать, ведь так теперь слаба я, а он замахнётся раз — и всё, пожалуй, смертушка...
Слёзы текли и текли из её глаз. Анна присела на постель княгини, обняла её худенькие плечи.
— Раз решилась разводное дело начать, — раздумчиво посоветовала она Александре Григорьевне, — держаться надо до конца. Батюшка твой, Григорий Фёдорович, теперь в Варшаве, посол, беги к нему, не бойся дядюшки моего, такого своевольного...
Александра Григорьевна в изумлении взглянула па Анну.
— Смелая ты больно, — сказала она, — а как я к отцу поеду, ежели не он теперь надо мной хозяин, а муж? И как рассудит государь-батюшка, что я к отцу сбежала?
Анна изумилась. Как, после такого скандала, после таких побоев и всё-таки покоряться чужой жестокой воле? Знала Анна своего дядю, знала, как жесток он, как может кулаком убить дворового человека ни за что ни про что.
Долго уговаривала Анна Александру Григорьевну — откуда и слова брались, откуда и возмущения столько. Убедила, уговорила...
Известила Александра Григорьевна отца, и тот немедленно выслал ей навстречу князя Шейдякова. Он всё знал о горькой жизни своей дочери, болел за неё, но ехать к царю жаловаться на зятя не мог: нельзя было бросить дела в Варшаве.
Недалеко от Митавы князь Шейдяков встретил Александру Григорьевну — Анна снарядила её в путь, надавала припасов и одежды. Обоз с вещами и дворней проехал дальше, в Ригу, а Александру Григорьевну князь пересадил в почтовую карету вместе с двумя горничными и повёз обратно...
Снова во дворце Кетлеров встречала Анна несчастную княгиню. Здесь и написала Александра Григорьевна своё письмецо мужу, свалив всё на отца: «При отъезде моём в Ригу получила я от отца присланных мне людей — приказал он видеться с собой. Не смела воли его прослушать. А когда изволите мне приказать быть — я готова. Не надеюсь я вашего за то гневу, понеже давно имела от вас позволение. А что платье моё и другое осталось по отъезде вашем из Митавы, и я ничего не взяла».
Анна пылала гневом, подбадривала княгиню и всё-таки не могла понять: как можно после этого позволять распоряжаться своей судьбой? Урок для Анны был сильный. Она впервые задумалась, что может попасть в руки такого вот грубого мужа, когда нигде не найдёшь защиты от его побоев. Даже если ты царевна, он — муж и хозяин твоей судьбы.
