Анна с восторгом взглядывала на Петра — упоение победой сделало его порывистым и величавым, голова его покачивалась в такт залпам, и он тихонько шептал:
— Господи, слава тебе, сделал ты подарок несчастной моей Родине...
Пётр стоял на палубе, когда бригантина вошла в гавань Петербурга, и кричал между залпами пушек:
— Виктория! Виктория! Победа полная! Шведы покорены!
Он кричал и кричал, а собравшийся на берегах народ, уже прослышавший об успешном заключении мира, приветствовал царя восторженными возгласами и оглушительными рукоплесканиями. Ещё никогда не видела такого приёма Анна и так гордилась соседством с покорителем Швеции, что щёки её горели ярким румянцем, а глаза блестели от ветра и слезились от радости.
А с какой жадностью слушала она слова Петра вечерами в просторной каюте бригантины.
— Государь — первый работник среди всех своих работников, — наставлял он племянницу. — Трижды окончили мы школу. Ребёнок в семь лет изучает науки, а мы трижды семь лет учились у шведов. И мы познали всю их науку и стали бить своих учителей. Ах, как жаль, что ты девкой родилась, взял бы я тебя в навигацкую школу, отправил бы за границу, чтобы переняла всю науку европейскую...
Анна только смущённо улыбалась — хватит и того, что она знала грамоту, говорила на нескольких языках, исподволь постигала азы управления страной: Бестужев, несмотря на потерю кредита у неё, знакомил её со всеми делами. Чаще всего ей было лень заниматься интригами и хитросплетениями при дворе, потом погрузилась она в сладкий мир любви и рождения детей, которых надо было тщательно скрывать, так что ей стало не до науки управления. Но, общаясь с Петром, она впитывала его слова так, что они западали ей в душу, восхищалась его неутомимой энергией и заботой о громадной России, думами ещё больше расширить её пределы и выйти не только в Балтийское холодное море, но и на южные рубежи у тёплых морей.
Она тоже жалела, что не родилась мужчиной, но она освоила множество занятий, которые были под силу лишь мужчине: и стреляла метко, и скакала на коне так, что многим мужчинам и не снилось, и на бильярде порой побеждала самого Петра.
Почти целый месяц пробыла Анна в Петербурге. И весь этот месяц она кружилась в водовороте танцев, балов, маскарадов, любовалась фейерверками и живыми картинами, жмурилась от слишком яркой иллюминации. Таким радостным, щедрым на выдумки она ещё не видела Петра. Он зажигал своим весельем весь двор, выбивал на барабане такую дробь, что позавидовал бы любой голландский матрос, костюм которого непременно надевал на все маскарады, песни так и лились из его рта, а танцы на столах, среди снеди и бутылок с токайским, поражали воображение всех иностранных послов, находившихся при дворе. Царь был так счастлив, что, казалось, вернулись его молодость и здоровье, он осушал кубки один другого злее и не чувствовал себя пьяным, они только подхлёстывали его неудержимую радость.
Анна забыла обо всём — и о том, что в Митаве её ждёт Бирон, а в Измайлове лежит на одре старая больная мать — царица Прасковья. Захваченная общим весельем, она словно летала на крыльях — и ничего, что платья её были не очень модны, не хватало пудры на причёску, что бриллианты её выглядели более чем скромно.
Она чаще всего появлялась в свите Екатерины, ради праздников старавшейся отличиться и щедростью даров приближённым, и блеском своих нарядов, и умением зажечь сердце красотой плавных танцев и напевных песен. Никогда ещё не веселилась так Айна, и долго потом вспоминала она о ликовании по случаю заключения мира...
Присутствовала она и на торжественной обедне в Троицком соборе, где состоялась церемония поднесения Петру титула Великого, отца Отечества и императора Всероссийского.
Золотая внутренность собора горела от блеска тысяч свечей, когда архимандрит Феофан Прокопович служил благодарственный молебен в честь подписания мира. Ангельскими голосами пели мальчики на клиросе, возвещали многие лета Петру басы хора. А после благодарственного молебна Феофан Прокопович произнёс проповедь, от которой у Анны осталось неизгладимое воспоминание.
Зачитан мирный договор со Швецией, рассказано обо всех приобретениях Петра, а Феофан Прокопович густым глубоким голосом говорил и говорил о том, сколько пользы принёс своему Отечеству государь, какие знаменитые и достойные дела вписал он в историю российского народа.
А потом вышел к амвону старейшина сенаторов канцлер Головкин и от имени всех девяти сенаторов, единодушно подписавших всеподданнейшую просьбу к Петру, просил его принять имя императора и отца Отечества.
Речь канцлера была длинной и затейливой:
— Токмо единые вашими неусыпными трудами и руковождением, мы, ваши верные подданные, из тьмы неведения на театр славы всего света и тако пришли из небытия в бытие произведены и в общество политичных народов присовокуплены...
Слушая ораторов, проповедь Феофана и речь Головкина, Пётр заметно прослезился, но не стал вытирать глаз, а бодро отвечал говорившим:
— Радость сия нас не обошла. Мир долговременный заключён, но, надеясь на мир, не надлежит ослабевать в воинском деле, дабы с нами не сталось, как с монархиею греческою. И потому всем надлежит трудиться о пользе и прибытке общем, который Бог даёт нам, пред очи кладёт как внутрь, так и вне, от чего облегчён будет народ...
Загремели залпы тысяч пушек. Стреляли из Адмиралтейства, Петропавловской крепости и со всех 125 галер, пришвартованных к гаваням города. Петербург был так иллюминован, что, казалось, всё объято пламенем, а земля и небо содрогаются от грома пушечных залпов и готовы вот-вот разрушиться...
Но праздник прошёл, и Петербург охватило невиданное бедствие: холодная вода Невы затопила город, волны Балтийского моря пошли в атаку на северную столицу. Небывалое бедствие, угрожающее по своему размаху смыть всю столицу, обратить её в страшное болото.
Анна едва успела уехать. Её карета двигалась по улицам Петербурга, уже превратившимся в каналы, лошади храпели от напора воды и скакали по брюхо в мутной серой жиже.
На последней заставе воды стало меньше, а немного погодя кареты и возки Анны выбрались на сухой путь.
Оглянувшись в последний раз на город, Анна увидела страшную картину наводнения. Огромные деревья, вырванные с корнем, плавали в чёрных водоворотах, ныряли и снова показывались на поверхности целые крыши, снесённые ураганом, тонули маленькие лодчонки, уносимые словно кипящей водой, крутились в волнах разные предметы обитания, коряги, старые плетни, куски заборов, выбитые волной рамы с осколками стёкол в них, выли собаки, задыхались в рёве воды животные — коровы, лошади, овцы. Там и сям выныривали тела многочисленных утопленников: Нева требовала себе жертв...
Анна без оглядки уносилась в Митаву. Долго ещё будет вновь отстраиваться столица, долго ещё будут хоронить утопленников, вылавливать огромные брёвна, чинить повреждённые суда и пристани...
Словно бы мстило Балтийское море столице России за выход к его берегам — громадные волны несло из моря в реку, вода пошла вспять. И снова встал Пётр на защиту своей любимой столицы, своего Парадиза, на маленьком боте носился он среди волн, рискуя то и дело самой жизнью. По его распоряжению солдаты укрепляли берега мешками с землёй, заваливали камнями самые опасные места, но река будто смеялась над усилиями тысяч людей — гигантские волны смывали насыпи, разбиваясь лишь о каменные стены дворцов и напрочь унося глинобитные хижины и лачуги простого народа.
