Тем временем Москву всколыхнул торжественно праздничный звон вначале колоколен кремлёвских храмов, затем и всех приходских церквей — столица одержимо в едином радостном порыве восклицала только одно слово:
— Победа!
Понеслись толпы к полковым станам, чтобы благодарить победителей, угостить их хмельным мёдом, но князь Мстиславский велел остановить ликующие толпы, объяснив им, что не подошла ещё пора для торжества, сам же продолжал, вместе с воеводами, ждать доклада лазутчиков.
Первый же вестник от отряда, лазутившего справа от дороги, подтвердил опасение Мстиславского и остальных воевод: лес буквально наводнён нукерами. Подобное же и слева от дороги.
А вскоре поступили более конкретные сведения: справа и слева от дороги на Серпухов укрылось по тумену крымцев. Явно для удара в спину, если русские ратники кинутся в погоню за основными силами.
Короткий обмен мнениями, и единодушное решение: полкам Передовому и Сторожевому, броском обойдя стороной засады, сопровождать по бокам отступающее войско Казы-Гирея, не давая возможности грабить лежавшие близ дороги сёла и малые города, остальным полкам подождать, пока засады снимутся и уйдут вслед за основным войском, тогда уже, основательно лазутя, идти вдогон. На переправе через Оку решили, собрав воедино все силы, побить как можно больше крымцев.
В Степь же, где русское войско может быть разбито, не идти.
И вот когда все нужные распоряжения были отданы, и полки приступили к их выполнению, князю Мстиславскому вестник передал волю царя Фёдора Ивановича:
— Преследовать не только до Оки, но и в Степи. Дабы окончательно завершить разгром разбойного войска.
— Оно не разгромлено, и мы его не в состоянии разгромить! — невольно вырвалось у князя Мстиславского, но он тут же спохватился. Не для гонца подобные слова. Попросил его: — Ты погоди чуток — я отпишу государю нашему решение Воинской думы и первых воевод всех полков.
К тому времени, как полки под командой князя Мстиславского основательно потеснили крымцев, пощипав знатно на переправах через Оку, и сопроводили их за засечные линии, не дозволяя грабить Заокские сёла и города, сами же не неся почти никаких потерь, москвичей уже успели убедить (усилиями наёмных крикунов), будто воеводы из-за упрямства Мстиславского, отказавшегося исполнить приказ не только главного воеводы Бориса Годунова, но и самого царя, упустили истинную победу. Произошло якобы непоправимое: разбойное войско ушло в Поле недобитым, жди, стало быть, его скорого возвращения.
Москва славила только Годунова, воеводский гений которого спас и стольный град и всю Россию.
Сам же Борис Годунов чувствовал себя на седьмом небе. Всё сложилось для него самым лучшим образом — теперь он не только мудрый советник государя и деятельный исполнитель его воли, теперь он ещё и прославленный воевода.
Кто теперь может сказать об его обузности?
Трон стал ещё ближе. Виден уже конец столь многотрудной борьбы. Осталась самая малость — всего три шага.
Первый шаг самый лёгкий, хотя вроде бы сомнительной нужности, однако Борис Годунов имел правило всегда заранее подстилать, на всякий случай, толстый слой соломы. Дело в том, что единственный в истории Ливонии король, хотя и мнимый, Магнус
[61] скончался, и его жена, правнучка Ивана Грозного, Великого, Мария Владимировна и её двухлетняя дочь Евдокия остались без имения, без отечества, без друзей. Вроде бы какое дело Годунову до несчастной вдовы, но он предвидел возможное будущее: в случае кончины Фёдора Ивановича и Дмитрия Ивановича Мария может заявить своё законное право на российский престол. Угодно ли подобное Годунову?
Ответ однозначный: нет! И Годунов идёт на очередное коварство: заманивает Марию в Москву посулами о богатом женихе и добром имении, имея цель расправиться с ней.
Не подозревая ничего дурного, Мария Владимировна с дочерью приехала в столицу, и здесь её сразу же задержали. Борис Годунов предложил ей выбор: темница или монастырь.
Она соглашалась на любую участь, прося только об одном: чтобы её не разлучали с дочерью. Годунов, однако же, не сердобольничает: вскоре Мария Владимировна оплакала дочь, о неестественной смерти которой, как утверждал летописец, ходила молва. Через несколько лет отдала Богу безгрешную, горечью истерзанную душу и сама Мария.
Теперь на очереди — царевич Дмитрий.
Очень много имеется туманных и даже противоречивых суждений о гибели сына Ивана Грозного, но они разнятся только в малых деталях, проявляя полное единодушие в том, что смерть царевича — не случайное стечение обстоятельств, не результат неловкой игры в ножички — она творение коварного Годунова. И вопрос у многих на устах: царевич ли погиб?
Между вторым и третьим шагом — промежуточный. В шутку или всерьёз в своё время Иван Грозный посадил на российский престол вроде бы вместо себя великого князя Тверского Симеона. В дальнейшем, отстранённый от трона, он жил в своём удельном княжестве, пока и до него не дотянулась рука Бориса Годунова. Наступила и для Симеона пора: его Годунов лишил удельного княжества и определил место жительства в уединённом селе. Однако и этого Годунову показалось мало: Борис прислал ему на именины, вроде бы в знак своего уважения, вина, выпив которое Симеон ослеп. Сей коварный шаг подтверждали многие, даже сам Симеон в беседе с французом Маржеретом.
Вот теперь ничто не мешало завершить свой обильно политый кровью путь к трону, тем более что сам царь Фёдор Иванович, не отличавшийся здоровьем с детства, всё более и более сдавал. Многим это казалось вполне естественным, хотя злые языки перемалывали иное: с Фёдором происходит то же самое, что прежде было с его отцом Иваном Грозным и братом Иваном Ивановичем. Не случайно, дескать, на Аптекарский приказ Борис Годунов поставил своего родственника Семёна Годунова.
Слово, однако, к делу не пришьёшь, а не схваченный за руку — не вор.
Борис Годунов, ясное дело, спешил, но вместе с тем не желал грузно плюхнуться в лужу. Он с нетерпением ждал подходящего момента, и момент нужный предоставлен был ему вроде бы самим проведением — Печерский Нижегородский монастырь, в котором некогда возносили молитвы к Господу угодники Божьи Дионисий Суздальский и ученик его Макарий Желтоводский, вдруг сполз к Волге, развалившись и придавив множество иноков. Суеверный народ признал тот оползень за великое знамение того, что Россию ожидают лихие года. Царь же Фёдор, который совсем недавно посещал тот монастырь, воспринял это событие как знамение Господа для него лично. Он сник окончательно. Современники утверждают, что он смирился со скорой своей смертью. В подтверждение этого приводится один характерный факт: вскоре после крушения Печерского Нижегородского монастыря Фёдор Иванович принял участие в перекладывании мощей митрополита Алексия в новую серебряную раку, и государь будто бы велел Борису Годунову взять те мощи в руки, после чего с печалью в голосе молвил:
