Выстрел этот в лесной тишине ;— словно гром с ясного неба. К тому же сотник, не успев ойкнуть, ткнулся головой в конскую гриву. Миг растерянности. Однако всадники тут же схватились за луки, выхватывая их из саадаков. Ещё миг, и полетели бы смертоносные стрелы влево, откуда грохнул выстрел, но... болты калёные из самострелов засвистели с правой стороны дороги из такого же густого ёрника — тяжёлые железные стрелы, вытолкнутые тугой пружиной, легко пробивали татарские латы из толстой воловьей кожи, прорежая сотню.
В ответ, опомнившись, крымцы пустили дождь стрел в ёрник, но тут — второй выстрел, а следом за ним засвистели болты уже слева. Какие-то мгновения, и от сотни всадников остались жалкие крохи. Но идущая за ней следующая сотня с криком: «Ур! Ур!» понеслась на ёрники, вот тут и оказались весьма кстати триболы: одни кони падали, другие спотыкались о них, образовалась куча — ёрники огрызнулись ещё парами залпов из самострелов и опустели.
Лес насторожился, ожидая, что предпримет командир ногайской тысячи, теперь разрезанной как бы на две половины выпавшей из середины сотней. Не может же он вот так, не ответив на укус, повести ратников своих дальше, оставляя за собой неведомую угрозу. Ждали всё же ответа: не свойственно татаро-монголам и ногайцам признавать себя побеждёнными. И кара за трусость у них одна — переломанная спина и смерть.
Чего ожидали опричники, то и вышло: рассыпались сотни на десятки, и как саранча — в лес. Он же вблизи дороги — пустой. Разумно бы, конечно, татарве покинуть его не солоно хлебавши, воротиться на дорогу, но упрямство и злобность не сродни разуму. Всё глубже и глубже втягиваются в лес десятки крымских конников, не предвидя своей смерти в чащобе, и если кто-либо из них оказывается на лесной поляне, то со всех сторон тут же обрушивается ливень стрел, как болтов, так и обычных. Куда от них денешься? А то, что не звучали выстрелы из рушниц, было очень здорово: десятки врагов гибли один за другим, а не попавшие ещё в тенеты, не ведали об этом и не оказывали помощи.
Лес молча расправился с ногайской тысячей. Лишь немногие вырвались из него, поняв в конце концов что к чему, и догнали своих соплеменников со страшной вестью.
Темник — в гневе:
— Переломите хребты трусливым зайцам!
Дело привычное. Хрусть. Хрусть. И — на обочины. Пусть скулят в назидание другим до прихода смерти.
На расправу у темника ума хватило, а вот что делать дальше, ответа в его голове нет. Сам поскакал к главе ногайской рати, хану Теребердею, боясь его гнева и в то же время не имея возможности скрывать гибель тысячи.
Темникам, конечно, хребты не ломают, с них иной спрос — вон из тумена. А это пострашней смерти будет. Однако на сей раз кара миновала провинившегося. Теребердей вместе с ним — к Дивею-мурзе. Чтобы обсудить произошедшее и определить необходимые меры безопасности.
Хану Девлет-Гирею они решили пока ничего не сообщать.
Богдан Бельский тоже держит совет с тысяцкими, радуясь успеху: у воеводы всего двое раненых случайными стрелами. Лучшего желать нечего.
— Добрый ход найден. Повторять и повторять его. Разить и разить калёными стрелами!
— Теребердей, считаешь, не примет ответных мер? Он — воевода башковитый. Ума ему взаймы не брать. Думаю, теперь все ёрники, какие встретятся по дороге, вначале стрелами прошилят, тогда только — вперёд. Боковые дозоры обязательно жди. Ещё, вполне возможно, лесными глухими дорогами пустят крупные отряды. Лазутчики шнырять станут любо-дорого.
— Поступим и мы иначе. Не станем загодя укрываться в ёрниках, и только после того, как их обстреляют, выползать, — предложил Богдан Бельский.
— Можно будет и так, — поддержал Бельского тысяцкий, — ещё разок таким манером пощипать.
— Главное же, лазутчиков из леса не выпускать, пока не получим иное слово от князя Андрея Хованского. Самые ловкие десятки специально против лазутчиков настропалим. Много десятков.
Удалась и вторая засада. Меньше, правда, постреляно, всего сотни две, но тут сотня-вторая, там сотня-другая, всё, как говорится, наберётся детишкам на молочишко. Поменьше врагов останется, когда дело дойдёт до свемной сечи. Важнее другое: крымцы теперь станут словно пуганые вороны каждого куста бояться. Ведь не только опричный полк их за бока щиплет, но и весь полк Правой руки, все казаки атамана Черкашенина, которые присоединились к полкам то ли по приказу царя Ивана Васильевича, то ли по доброй воле.
Казаки, знамо дело, не только секут крымцев, но и грабят их обозы, но разве это помеха задуманному.
На Наре сводные заслоны из городовой рати остановили тумены Девлет-Гирея на пару дней — опричники Богдана Бельского в эти дни бездействовали. А те тысячи, что впереди, продолжали боковые уколы. А как только вражья рать двинулась, переправившись через Нару, Бельский сразу же приказал обнажить мечи. Опричники даже успели совершить налёт на тех, кто замыкал переправу.
Весьма успешен и этот налёт. Потери опричников — всего десятка полтора, крымцев же полегло более двух сотен. Они уже, видя чёрных всадников на вороных конях, сопротивлялись весьма вяло. Вроде бы нечистая сила на них нападала.
За этот налёт благодарное слово пришло не только от первого воеводы Опричного полка, но и от самого князя Михаила Воротынского.
Дальше тоже всё шло ладом. Опричные тысячи меняли тактику, и Теребердей не успевал с надёжной защитой. Опричники даже аукать стали. Поначалу ради озорства, потом же, познав выгоду, «зааукивали» ворогов в топкие болотины, и те тонули в них вместе с конями. Бесследно исчезали.
Рожаю миновала крымская рать. И если на Лопасне держали её более трёх суток, то на Рожае почти не случилось задержки. И всё же тумены Девлет-Гирея основательно растянулись. Замыкающие сотни только-только отходили от Рожай, а передовые уже схлестнулись с заслонами на Пахре. Теперь по замыслу князя Воротынского и заслонам предстояло стоять упорней, и налёты совершать с большей основательностью. Вот Опричному полку и предстояло развернуться во всю мощь, беспокоить засадами ворогов, ибо полк Правой руки должен был выделить добрую половину от себя на переправу через Пахру. Подтянули к Пахре даже десяток пушек. Пусть Девлет-Гирей почешет свою реденькую бородёнку, предвидя и в дальнейшем всё большее сопротивление русской рати. Вот тогда он не отмахнётся от дерзких налётов на свои тылы, почувствовав и в них большую угрозу. Побоится оказаться в клещах. А чтобы не возникло у него по поводу серьёзности угрозы сомнений, Опричный полк и оставшаяся часть полка Правой руки должны были, объединив усилия, навалиться на тылы ханского войска, подготовив крепкий удар к тому времени, когда крымцы, сбив заслоны на Пахре, начнут через неё переправляться.
Только опричникам Богдана Бельского не пристало ввязываться в ту стычку — им задача иная: продолжить щипать бока Девлет-Гирею и вывести — а это самое главное — часть его лазутчиков на гуляй-город. Как предполагали все воеводы, после удара в спину вражеской армии у Пахры число лазутчиков возрастёт, станет их как растревоженных муравьёв: Дивей-мурза не успокоится, пока не выяснит, какие силы русских у него за спиной.
