Остались от роты я и старшина Расщупкин, который утром ушел за продуктами…
…В жизни моей был один, казалось бы, незначительный эпизод, который постоянно возникает в моей памяти вот уже на протяжении тридцати лет. А по Фрейду выходит, что где-то в подсознании накопился серьезный материал, который таким образом напоминает о себе, ищет выхода.
Эпизод этот случился в 1967 году, накануне 50-й годовщины Октября, на обеде у известного хирурга Александра Александровича Вишневского, с которым мы дружили семьями. Среди немногочисленных гостей был генерал армии Павел Алексеевич Курочкин. Как всегда, у Вишневских было уютно, мы чувствовали себя как дома, беседовали непринужденно.
И вот я слышу слова Александра Александровича:
– Три месяца я должен выхаживать генерала в госпитале, чтобы он смог на параде бодро прошагать через Красную площадь.
Говорил добродушно, с юмором, а о ком, я не уловил и, ничтоже сумняшеся, громко заявил:
– Так такому генералу давно пора в отставку.
Все притихли. Я почувствовал что-то неладное, но выручил хозяин. Он залился веселым смехом и, показывая пальцем на Курочкина, заявил:
– Так это вот он – Павел Алексеевич.
В то время генерал был начальником академии им. Фрунзе и должен был возглавлять ее колонну на параде 7 ноября.
Перед Курочкиным я извинился, сказал, что уважаю его как участника войны, что воевал в 1942–1943 годах на Северо-Западном фронте, которым он в то время командовал. Павел Алексеевич стал расспрашивать, на каком участке фронта я находился, в каком был звании, не встречались ли мы с ним в то время и так далее.
Я сказал Павлу Алексеевичу, что знать он меня не мог, так как воевал я в стрелковой роте, был заместителем политрука роты.
– А впрочем, – неожиданно для себя добавил я, – вы должны помнить не меня, а мою роту, которую вы посетили 31 декабря 1942 года.
Генерал изменился в лице, сказал, что такое не забывается, но что, мол, надо понимать и обстановку того времени…
Опять судьба!
После этих событий я еще недели две находился в распоряжении подполковника. Мы с ним были в боевых порядках, попадали под шквальный минометный и автоматный огонь и не получили ни одной царапины.
Однажды командир полка Кармелицкий, который меня хорошо знал, спросил сердито:
– Ты что здесь делаешь?
– Воюю, – ответил я.
– Воюю, воюю… Почти всех вас, моих ветеранов, перебили. Вот что, иди-ка ты немедленно в штаб полка. Помоги там подготовить материалы на награждение наших героев. Ты ведь многих знаешь. Надо вспомнить и тех, кто погиб или попал в госпиталь.
Приказ есть приказ. Я попрощался с подполковником Мишуткиным и отбыл в штаб полка. А на следующее утро какая-то шальная мина разорвалась около подполковника. Ему оторвало обе ноги – одну выше колена, другую ниже, и он лишился одной руки. Я опять остался цел. Судьба!..
…Операция шла к концу. Маршал Жуков организовал разгром 16-й немецкой армии. На фронт прибыла специальная техника – реактивные снаряды «катюши». Были и такие ракеты, которые устанавливались на земле, и рубильником их поднимали в воздух. Иногда снаряды летели вместе с этим ящиком. Немцы говорили: «Иван ящиками бросается».
Ракеты были настолько мощными, что в местах их разрыва образовывались воронки глубиной в пять и диаметром до десяти метров. Грохот от них стоял такой, что мы не слышали разрывов немецких снарядов, падавших рядом. Когда немцы пробивались из этого мешка, они повсюду бросали свою технику – танки, пушки, минометы. С собой брали только автоматы, чтобы отстреливаться. Нам тогда удалось сжать коридор с одиннадцати километров до семи. Но все равно им удалось вырваться, хотя и с очень большими потерями.
На 1-м украинском фронте
После Северо-Западного фронта наша 241-я стрелковая дивизия воевала в составе 1-го Украинского фронта. Мы немного отдохнули, получили пополнение в основном за счет не очень молодых мужчин – бывших политических заключенных и уголовников.
Летом 1943 года нашей дивизии пришлось участвовать в Курской битве, но несколько особым образом. Она должна была включаться в боевые действия там, где немцы могли прорваться. Поэтому мы нисколько не отдыхали – под снарядами ходили вокруг, теряя людей. А уж когда битва закончилась, мы стали преследовать врага и гнали его вплоть до Днепра.
За пятьдесят дней Курской битвы было разбито 30 отборных дивизий врага, в том числе семь танковых. Эти дивизии потеряли больше половины своего состава. Общие потери врага составили около 500 тысяч человек, 1500 танков, 3 тысячи орудий и более 3700 самолетов. Угроза неминуемой катастрофы нависла над фашистской Германией.
После боев на Курской дуге мы направились на форсирование Днепра в районе Киева. Немцы быстро отступали. Днем они отрывались от нас, ночью отдыхали, а мы их догоняли и били. Авиация у них была более активной, поэтому мы передвигались в основном ночами.
На границе Белгородской области и Украины рано утром полк вошел в большое село Добро-Ивановка. Женщины на окраине села встретили нас корзинами яблок, горячо приветствовали, а мы падали от усталости. Остановились в лесистом овраге, который примыкал к центру села. Мой взвод охранял полковое знамя. Вдруг стрельба. Я оставил два отделения там, где разместился штаб, а сам с двумя отделениями бросился туда, где стреляли.
Оказалось, на противоположной окраине деревни ночевали немцы. У них было восемь грузовиков и два танка. Они проспали наш приход. Мы их обнаружили, и завязалась перестрелка. Отбивались немцы упорно. Кое-кто попал к нам в плен, кто-то погиб, остальные ушли, бросив машины. Танки тоже не смогли пробиться, и танкисты сдались.
Нам удалось сбить из обычного стрелкового оружия немецкий разведывательный самолет «раму». Так называли в армии эти небольшие самолеты. Обычно «рамы» летали высоко, были хорошо защищены бронелистами, сбить их было довольно трудно. А этот снизился почти до земли и с бреющего полета обстреливал наши позиции, желая помочь попавшим в беду своим, за что и поплатился. Винтовочная пуля пробила бронестекло и смертельно ранила пилота в голову.
С группировкой противника часам к двенадцати все было покончено. Я со своими ребятами вернулся в расположение штаба полка, где, впрочем, разместился и весь наш полк. Никто из моего взвода не был ранен. Оставшиеся у знамени полка бойцы хорошо обустроились, отрыли окопчики.
Не знаю, что мне взбрело в голову, но я приказал сменить место и переместиться всего-то метров на пятнадцать. Бойцы, а это, как я упомянул, были уже немолодые люди, роптали: «Вечно ему не так». Но я настоял.
Длительный ночной переход и только что закончившийся бой буквально свалили нас с ног, и мы заснули как убитые. Хотя, как видно, было бы разумно сменить расположение всего полка, так как ушедшие немцы хорошо это место знали.
