Нас тепло принимали власти Гренландии на всех стоянках, куда заходил наш теплоход. Мы были в августе. Первое впечатление от знакомства с побережьем южной части – мы попали в Крым. А потом открылись гигантские ледники. Мы наблюдали, как в море сорвалась огромная глыба льда, превратившись в новый айсберг. Это было грандиозное зрелище!
Иногда были недоразумения с нашими военными. Вдруг из датской печати узнаем, что в течение одной ночи несколько наших десантных кораблей обогнули остров Зеландия (на нем расположен Копенгаген) или о том, что на рассвете сорок наших военных самолетов имитировали налет на Данию. Не долетая нескольких километров до датского воздушного пространства, они возвращались на свои базы в ГДР. И так повторялось несколько раз. Датчане возмущались. Мои телеграммы в Центр носили самый резкий характер. Военные негодовали, но провокации прекратили.
Но это не спасало от неожиданностей.
В середине семидесятых годов в районе Гренландии на пути в Перу пропал наш самолет «Антей». Мне позвонили из Москвы и сообщили, что с Кольского полуострова вылетели два бомбардировщика Ту-95 в сторону Гренландии на его поиски. Попросили договориться с датскими властями на предмет облета Гренландии этими самолетами.
Я, конечно, не вытерпел, «спустил всех собак» на дежурного в МИДе:
– Вы что, не знаете в Москве, что на Гренландии находятся американские военные базы? Что вопрос должен решаться в штабе НАТО, а не в датском правительстве? Что сегодня воскресенье, да еще хороший летний день?
Но в конце концов пообещал, что сделаю все возможное. Сам же не верил, что это поручение удастся выполнить.
С датским министром по делам Гренландии Норманном у меня к тому времени сложились очень теплые отношения. Я сумел с ним быстро встретиться, изложил суть обращения. Он ответил, что, не будь у нас дружеских отношений, отказал бы сразу. Но, учитывая также гуманный характер операции, попытается сделать все от него зависящее.
Примерно через час он позвонил и сообщил, что разрешение получено. Дал телефоны американской базы на Гренландии для связи, заметив, что военные на Гренландии удивляются, как можно облететь остров на высоте 300 метров (это было в нашем запросе), если горные пики над островом возвышаются до 500 метров. Разумеется, я его поблагодарил и подумал при этом, вот что значит дружба.
Но наши военные так и не воспользовались договоренностью, так как на самолетах не оказалось никого со знанием английского языка. Дежурный МИДа предложил, правда, умопомрачительную схему связи с американской базой: с наших самолетов должны были звонить на базу в районе Мурманска, те – в МИД в Москву, из МИДа – в посольство, а уже посольство должно было держать связь с американской базой… Это было нереально.
Мое упрямство
Весной 1971 года я рискнул напомнить руководству СССР о себе в связи с XXIV съездом партии.
Брежнев, который смертельно боялся повторения нового «октябрьского пленума», особенно тщательно оберегал право на бесконтрольность политбюро. Его опасения зашли так далеко, что на съезд не были приглашены те члены ЦК КПСС, которые не были избраны делегатами XXIV съезда КПСС.
Я послал телеграмму с просьбой разрешить мне выехать из Дании в Москву на съезд, так как, будучи членом ЦК, имел право на получение мандата с правом совещательного голоса.
Дня через два получил резкий ответ за подписью министра иностранных дел А. А. Громыко, что мне надлежит быть в Дании в период съезда.
Позже я узнал, что когда Брежневу доложили о моей телеграмме, то он заявил, что нечего, мол, ему делать на съезде, пусть остается в Дании, и вообще-то надо разобраться, кто ввел эту практику приглашать на съезды не избранных делегатами членов ЦК. Разобрались. Доложили. Оказалось, что эту практику ввел Владимир Ильич Ленин, который обосновывал ее тем, что на съездах отчитывается Центральный комитет партии, а посему все члены ЦК должны присутствовать.
Примерно через неделю после первой телеграммы получаю вторую – снова за подписью Громыко, но составленную уже совершенно в другом тоне, не приказном, а товарищеском. Как бы то ни было, но я вынужден был остаться. После этого я особенно явственно стал ощущать себя заключенным в «золотую клетку»…
Никогда раньше в состав ЦК не избирали такого количества лично преданных генсеку людей, его советников, помощников и даже родственников, как это произошло на XXIV съезде КПСС! Им-то он доверял и все повторял: «Не трогайте никого. Пусть работают!» И они работали… Народ все это видел, давал правильную оценку, возмущался. Страна тем временем сползала на грань экономического, а теперь стало очевидно – и политического кризиса. Авторитет партии в стране падал…
На работе в посольстве я чувствовал себя нужным и полезным. Был свободен от необходимости излияния своих чувств в адрес Брежнева.
Однажды на съезд Компартии Дании приехал И. В. Капитонов. Как оказалось, он имел дело и ко мне лично – привез предложение Брежнева «о перемирии». Но мой дурной характер снова дал о себе знать. Уже при прилете на аэродроме Капитонов говорит мне:
– Я был у Брежнева. Нам надо поговорить.
Выбрали время. Я пригласил его в сад:
– Нет, не здесь.
Поехали в лес. В лесу состоялся такой разговор:
– Я был у Брежнева. Он тебя ждет.
– Раз ждет, пусть приглашает. Самолеты в Москву летают почти каждый день. Пригласит – я тут же прилечу. Но извиняться не буду. Мне не в чем каяться.
Я не хотел ехать в Москву. Там все стало как при Сталине: Устав и новую Программу приняли, а жить по ним не хотели. Я не мог идти в эту команду.
На уговоры я не поддался и не жалею. Всегда трудно отстаивать свои убеждения и принципы. Зато, если сумеешь их отстоять, обретаешь такие бесценные вещи, как уважение людей и уважение к самому себе. Думаю, именно поэтому спустя двадцать лет я был удостоен чести быть избранным делегатом на XIX партконференцию от родной мне Московской партийной организации.
Через год работы послом во время моего отпуска Громыко вызвал меня для беседы. Андрей Андреевич упрекнул меня в том, что я мало даю информации, хотя я знал, что из маленькой Дании мы даем информации не меньше, чем из любой средней европейской страны. И я сказал Громыко об этом.
– Вы меня не понимаете, – сказал Громыко.
– Я вас хорошо понимаю, Андрей Андреевич, – ответил я. – Однако неправдивой информации, которую ожидают в Центре, от меня не будет. А вы решайте, оставлять меня послом или нет.
Громыко помолчал немного, а затем мы перешли к другим вопросам. Речь же шла о том, что мы никогда не писали в Москву, «с каким восторгом и одобрением» вся Дания реагировала на очередное выступление нашего Генерального секретаря.
Еще один пример моего «упрямства» связан с моим другом Мстиславом Ростроповичем. Он уехал за границу, когда я уже работал в Дании.
Однажды, будучи в Москве, я зашел к Ю. В. Андропову:
